Отправлено: 26.04.08 21:23. Заголовок: "Бегляндия" Владимир Поляков

На днях один наш форумчанин передал мне просьбу Владмира Полякова опубликовать на форуме его повесть о марафонцах "Бегляндия". Сам Владмир Поляков читает форум, но не уверен в соблюдении тонкостей публикаций постов. Автору интересно мнение читателей, знающих о марафнском и стайерском беге не понаслышке.

С удовольствием выполняю просьбу. Я опубликую текст по частям, соответствующим главам повести. Исходный файл в формате word можно скачать по ссылке sylvia.gatchina.ru/results/begl.doc.

Пожалуйста, комментируйте!

 Отправлено: 26.04.08 21:25. Заголовок: Круг через Рай -- первая прямая

П Р Е Д С Т А Р Т О В О Е

Перед чтением спортивно-исторического повествования, читатель-участник уведом-ляется, что за время, проведённое над этими страницами, можно пробежать от полумара-фона до целого, в зависимости от подготовки и настроения.

К Р У Г Ч Е Р Е З Р А Й

ПЕРВАЯ ПРЯМАЯ



Очертаниями Бегляндия напоминает картофелину, и границы её нанесены на одной-единственной карте, на больших листах миллиметровки. Столица - кордон Лесное, а ру-бежи там, куда могут донести ноги за часа полтора, памятуя, что придётся и возвращаться. Образование и исследование территории началось после войны, когда Слав Славычу было почти столько же, сколько первым ученикам; собственная его спортивная жизнь неспра-ведливо рано перетекла в тренерскую.

Любуясь ландшафтом, бегущий не может не заинтересоваться топографией, и ко вто-рому летнему сезону родилась идея карты. Она создавалась глазами и ногами. Воспользо-ваться официальными не удалось даже как стартовыми, так безбожно эти карты врали, да и масштаб не устраивал. Существовали, конечно, довоенные, правдивые, хоть и вражес-кие, но те были недоступны.

Карта, висевшая над койкой Слав Славыча, рядом с единственным его костюмом, вы-горевшим тряпочно-тренировочным, постепенно расцвечивалась и обогащалась, вбирая сведения о рельефе, гидрографии, истории. Край многие века являлся яблоком раздора меж нашей Вigляндией и небольшой республикой.

Волны учеников, это были, в основном, студенты института, накатывались и уходили, особо не задумываясь, почему именно эту глушь в нескольких часах езды от города, и в марафоне от железной дороги, выбрал их наставник. Правда, первой волне, ещё при жиз-ни лучшего друга всех спортсменов и физкультурников, он что-то такое объяснял, но с го-дами всё забылось, так же, как и полное имя-отчество самого учителя: то ли Владислав Вячеславович, то ли Станислав Ярославович, а, может быть, даже и Мирослав Изяславо-вич.

Границы Бегляндии раздвигались первыми поколениями, позже происходило изуче-ние и освоение. На востоке естественной преградой оказалась железнодорожная ветка, на севере озёра и скалы, а на западе пограничная зона. Понятно, достигать и посещать по-следнюю никто не стремился, тем паче попадать внутрь, но до той поры, пока не появился Вова Колесников, по прозвищу Колесо, из второй волны, любопытный и достаточно вы-носливый. Южные границы были размыты сетью речек и болот.

Сколь богат край озёрами, болотами, сосновыми борами и обомшелыми скалами, столь же беден дорогами, населением и топонимикой. А, ведь, до войны, судя по заросшим раз-валинам, хутора были раскиданы в изобилии: от семьи до семьи - минуты, и не бега, а хо-дьбы.

Переселенцы-победители прибыли из соседних областей, воодушевлённые совхозны-ми идеями и намерениями жить единой дружной улицей. В крае хватило места и для лес-ного санатория, и для охотничьих заказников, подсобных хозяйств, турбаз и прочего.

Победители не смогли бы, даже если б захотели, воспользоваться топонимикой побеж-дённых (не выговоришь), и государственную карту усеяли бесконечные Берёзовки, Сос-новки, Озерки, Грибные и Хвойные. Одних только Чёрных речек напридумывали с деся-ток. Фантазия чиновников иссякла, и кое-где сохранились иноземные названия, впрочем, если бы их перевели, то прибавились бы всё те же Ручьи и Поляны. Разнообразия прибав-ляли фамилии погибших в войну бойцов и командиров, о которых неукоренённое населе-ние знало, в лучшем случае, воинское звание.

Поначалу, как рассказывал лесник, хозяин кордона Лесное, переселенцам разрешили самим придумывать названия, и народ, дружно переругавшись, останавливался, к при-меру, на «Осетрове», которое краевое начальство переправляло на «Рыбачье», отсылало на утверждение в столицу, и в итоге нарождалось «Красноозёрье».

Лишь на карте Бегляндии, бывшей небольшой частью отвоёванного края, можно было позволить себе Лебединую гриву, Гранитную протоку и Тёщино болото (непрох.)

Самый первый сезон спортсмены стояли палаточным лагерем у подножья холма, на вершине которого, в сосновом бору, и находился кордон. Но следующим летом лесник пригласил их на постой, в свой просторный двухэтажный, с башенкой наверху, дом. Кро-ме хозяина и хозяйки имелись ещё две дочки, зимующие в школе-интернате, и солидное хозяйство, с коровами, козами и огородами. Леснику, единственному в районе, а может и во всём крае, непьющему мужику, пришлись по сердцу образованные бегуны, а со Слав Славычем они сразу крепко сдружились. У обоих были дочки-погодки, только у тренера намного младше. Лесного и городского жителей сблизил интерес к истории, к прошлому этой лесной краюхи, отломанной у соседей; подобное любопытство в те поры отнюдь не поощрялось, считалось, что достойная жизнь началась здесь исключительно после войны. После войны Второй, Великой и победоносной; Первую, проигранную, предлагалось счи-тать незначительной кампанией. Понятно, что у соседей, бывших врагов, с оценками об-стояло наоборот: Первая война именовалась Главной и значительной, а Вторая досадным продолжением.

Переселенцы ехали за добротными домами и безграничными огородами.

- Нам одно долбили, - говорил лесник Слав Славычу, - «Наша это земля, товарищи, на-ша! Ещё в двенадцатом веке здесь воевали. Мы здесь не гости, а хозяева. Нам осваивать эту дикую землю.» Но, я-то понимал, что никакая она не наша и не дикая, просто доста-лась победителям.

- У меня тут старший брат воевал, - говорит Слав Славыч.

- А у меня младший. Погиб.

- И мой.

- Может, так и лежат. Видал, сколько в лесах костей.

От мин и снарядов край освободили в первые же годы, а вот захоронить руки не дохо-дили. Переселенцы старались не замечать героические останки, хотя, отправившись по грибы-ягоды, делать это было трудновато. В песке часто попадались ржавые пистолеты и истлевшие шинельные скатки, «спасавшие» в суровые морозы. На территории своего лес-ничества, почти совпадавшей с Бегляндией, лесник следил за братскими могилами, соору-жал новые.

Водных путей имелось в Бегляндии больше, чем сухопутных. Бойцы-спортсмены под-латали пару старых лодок, и освоение страны пошло веселее: полгруппы добиралось до намеченного места на вёслах, вторая половина – на своих двоих, после чего происходила смена. Студенты упивались прозрачно-ключевой жизнью и любимой беготнёй. Паралле-льно Высшей школе заканчивали Лесную.

Слав Славычу удалось создать гармоничное сообщество, круговщину, сплочённую об-щим увлечением. Он учил, что при любом, даже сложнейшем, упражнении напрягается лишь часть мышц. И посему необходимо не только бегать, но и прыгать, плавать, лазать по деревьям, пилить, косить. Заповеди учителя, звучавшие, между прочим, редко, обязы-вали двигаться и духовно. Одно дело, когда призывают работать над собой, а другое ви-деть шефа, вникающего то английскую книгу, то немецкую, то испанскую, один эффект от того, когда тебя наставляют на кросс, в темпе выше среднего, и совсем иной, если пле-чо наставника весь этот час рядом с твоим, одна музыка, когда завещают, выходя из мяг-ких юношеских лет, забирать все человеческие движения, и куда удивительней видеть по-жилого человека ни в чём тебе, молодому, не уступающего, а то и превосходящего именно в этих самых движениях, куда легче быть сведущим в советах пламенным юношам…

Чудак тренер избегал компаний ровесников и сослуживцев, ненавидел курево, спирт-ное и городской транспорт, пальто надевал только в сильные морозы, овсянки съедал ров-но столько, сколько необходимо для поддержании жизни.

- Кому ещё добавки? – жена лесника переживает за худющую молодёжь.

Бойцы дружно тянут миски, и лишь Слав Славыч благодарит и вставаёт из-за стола.

- Римским легионерам, - обращается он к Тузику, сидящему у порога, - давали в день горсть зерна. И это при ежедневном переходе в восемьдесят кэмэ, да ещё нужно было разбить лагерь, да ров вокруг выкопать.

- Пошли покопаем, - острит Колесо.

- Хорошо, что напомнил, - останавливается тренер на пороге. - Хозяин просил проти-вопожарные канавы сделать.

- Да мало ли чего ему приспичит, - машет руками жена лесника. – Пусть ребяты поку-шают, вон, рёбра торчат.

- Ну, торчат пока только у него, - Слав Славыч кивает на Колесо. – Через час, толстые, встречаемся в Белкином лесу.

- Ну, Колесо… - крутит пальцем у кудрявого виска Малькевич, за излишний рост уко-роченный, товарищами, до Малька.

Лесная школа выходила практически бесплатной: за жильё-питание расплачивались санитарной чисткой леса, скирдами для ближайшего совхоза, рыбой для соседнего санато-рия, но с особенным удовольствием бегуны разносили почту, когда ломался единствен-ный в районе почтовый грузовичок.

Из первых бойцов выделялись Колесо, Малёк и Вероника Поникоровских, сокращённо Пони. Да, и ещё, конечно, Витя Миленький, первый, кто прорвался в аспирантуру и в бо-льшую науку. У Вити - единственный случай в истории Бегляндии – отсутствовало проз-вище. К чему, при такой фамилии?

До большого спорта никто из них не дотянул.

Любой тренер надеется встретить дарование и вырастить чемпиона или рекордсмена. Слав Славычу выпал один чемпион и один рекордсмен, которых вынесли четвёртая и пя-тая волны. Сошло поколение рахитичных, ноги колесом, послевоенных пацанов, настало время здоровых, увлечённых, ещё неизбалованных. О наркотиках, компьютерах и прочих гадостях-радостях тогда и не помышляли.

Но то были четвёртая, пятая, шестая волны, а до того первая плеяда: Малёк, Пони, Ко-лесо, Миленький. Малёк был самым ярким, зато Вова Колесо младшеньким и первопро-бежцем. Он удалялся, чёрт знает как, далеко от кордона. Ну, и, разумеется, возвращался.

Но, вот, однажды не вернулся. До ночи не беспокоились – приучил. Назавтра разбежа-лись по разным маршрутам, в призрачной надежде отыскать следы резиновых тапок заво-да «Красный треугольник». Слав Славыч, свернув в скатку выходной тряпочно-трениро-вочный костюм, припустил в райцентр, а лесник поскакал на своей пегой лошадке одному ему известными тропами. Пошли третьи сутки. О пропавшем не было ни слуху, ни духу. Как потом выяснилось, Колесо унесло аж за Ягодное, где он не мог не нарваться на людей с автоматами. Причём, погранзона там только начиналась, а до собственно государствен-ной границы была ещё добрая сотня километров.

Ни в тапках, ни в трусах пограничникам не удалось обнаружить ничего запрещённого. Однако, задержали, препроводили и продержали, пока не прибежал Слав Славыч, тоже в трусах, но с паспортами, своим и подопечного.

Под стражей Вова не рыпался и не возмущался, напротив, пытался подружиться.

- А если б я не остановился?

- У шлагбаума?

- Да. Стали бы стрелять?

- Не. Мы так далеко от рубежа не пуляем.

- Никогда?

- Ну. В крайнем разе предупредили б.

- В воздух?

- В его.

- А собак у вас нет?

- Есть. Просто, на месяц забрали.

Колесо расписывал, как воины всеръёз верили, что он контрабандист, или перебеж-чик, с мечтой о заграничном рае.

- Логично, - заметил Малёк.

- Женился бы на миллионерше, - развил тему Миленький.

- Одеяло ночью давали? – беспокоилась Пони.

- Давали. Я им ещё тоже дам. Я им покажу…

- Ты чего, паря? С погранцами лучше не связывайся, - качал головой лесник. – Что ты им можешь показать? Ещё повезло, что собак куда-то увезли.

Но Колесо таки показал. Каждый божий день стал возникать в виду погранпоста, то в белой, то в голубой майке, показываться и возбуждать. Солдаты орали и стреляли по ши-шкам, а когда потенциальный нарушитель всё же нагло преодолевал полосатый шлагба-ум, похожий на препятствие в стипль-чезе, заводили машину. Бегун нагло пёр в зону, пре-длагая померяться силами. Он знал, по опыту, что на бугристых лесных дорогах его на «козле» не достать. Но пограничники этого не ведали, не верили, азартно матерились и не-слись во весь доступный опор. И отставали. Машина возвращалась (если не ломалась) на пост. Колесо осторожно следовал за ней, а у полосатика, покидая зону, снова провокаци-онно спуртовал.

С той поры вместо Ягодного на карте Бегляндии значилось «Погранцы», а вдоль за-падной дуги: « До сюда докатилось колесо! »

Конечно, студент изрядно рисковал, ведь пули могли срикошетить не только по белкам и сорокам. Но - пронесло. А осенью на первенстве города Колесо, первым из конюшни, сделал мастера в марафоне, что было немудрено после такой подготовки. Впрочем, как го-ворил Малёк:

- Это ещё вопрос, кто кого тренировал?

От Малька-Малькевича, прилично рисовавшего, остались, следующим поколениям, эс-кизы к неосуществлённому полотну: «Битва автоматчиков с кентавром».

Конюшней обзывали секцию коллеги Слав Славыча по спорткафедре, обзывали с зави-стью, редко кому удаётся создать подобную общину. Многие хотели подружиться с ним, но никак не могли привыкнуть к шуткам, обладавшим тем свойством, что объект не ощу-щал юмора, тогда как окружающие давились от смеха. Объектом мог стать любой, даже почтенный ректор, даже уважаемый завкафедры. Попробуй подружись с таким. На ка-федральных собраниях Слав Славыч вёл себя несолидно, мальчишкой, просидев три се-кунды, у дверей, делал ноги. Прочие мероприятия просто игнорировал. Завидовали ему многие, да отважиться на подобное не могли. Нужно было умудряться не сталкиваться с власть предержащими и удирать от нужных людей.

И для питомцев своих он оставался загадкой. Был несловоохотлив, мог ошарашить та-кими способностями, что хоть стой, хоть падай. Знал наизусть целые поэмы, умел пере-множать в уме многозначные числа, запросто ориентировался в истории.

- Вот бы стать таким полиглотом, - говорит Колесо.

- Тебе-то зачем, молодой? – интересуется Малёк. – Всё одно, круглым останешься. Мне бы и десятой доли его знаний хватило.

- Ну, знания – это не мудрость, - морщится Миленький. - Совсем иное. Вообще, муд-рость передать невозможно. Тем более, словами. Замечали? он с тобой разговаривает, а сам о чём-то своём думает.

- По коням! – входит тренер, и бойцы, гурьбой, вываливаются на ежедневную пробеж-ку, десятку ли, пятнашку ли, двадцатку.

С весёлым лаем провожает лохматый Тузик. Отставая с каждым шагом, трусит Пони. Её судьба одиночество, не перед кем выставляться, не с кем соревноваться, и потому её любовь к бегу самая чистая, беспримесная.

Вперёд, как обычно, несётся Колесо. Для следующих поколений его приключения об-растут лишайниками легенд, мол, к границе он стремился не просто так, а действительно собирался пересечь, чтобы повидать знаменитейшего, в прошлом, бегуна. Соседняя стра-на, покрытая, говорят, вся сосновыми иглами, некогда славилась своей школой бега. Слав Славыч рассказывал, про то, что тот знаменитейший, удостоившийся памятника ещё при жизни, жил недалеко от границы. Скупо упоминал и про послевоенных чемпионов, с кото-рыми соревновался сам, рассказывал, пока позволял темп четыре минуты на километр. Но долго такая скорость не удерживалась, бойцы заводились, и начиналась рубка. Тренер, иногда ввязывался и добегал рядом с сильнейшими. Никогда не выходил вперёд, из педа-гогических соображений.

Часто занятия проходили в виде фартлека, игры скоростей, когда табун то лениво тру-сил по заросшим лугам, то нёсся лесными дорогами, сбавляя на мшистых полянах, где мо-жно сбросить резиновые подковы и ощутить себя копытным. Что может быть приятнее, чем бежать по упругим, от сосновых иголок, тропам, или по торфяной дорожке, тут и тол-стяк не удержится, запыхтит, запрыгает мячиком. Озеро на пути? Переплыть с ходу и, ра-достно обсыхая, нестись по горам и долам. Разве, вот, Тёщино болото придётся обогнуть. Если начало июля – заглянуть на земляничные делянки, если август – на одичавшие ху-торские сады, выделяющиеся своими купинами среди диких зарослей. Даже теперь, спус-тя годы после войны их можно навещать с корзинами. Но можно забегать и налегке: та-почки, трусы и шапочка от солнца.

- Вкуснотища! – упивается малиной Колесо.

- Полный атас, - соглашается Миленький, искусно овладевший кустом крыжовника.

- Ништяк, – отзывается Малёк, отыскавший внутри фундамента смородину.

Залезший на яблоню Слав Славыч сообщает:

- Учёные говорят, что существовал некий один праязык.

- Общий для всех людей? – уточняет Малёк. – Первоисточник?

- Базовая лексика, - подправляет Миленький, отмахиваясь от комаров.

- Интересно, и сколько в нём было слов?

- Около ста, - отвечает тренер. - Вопрос всем жующим. Какие слова могли быть в сто-словнике?

- Солнце! – кричит и смеётся Малёк.

- Дерево, - Миленький становится вторым призёром.

- Мм-м, - мучаются остальные учащиеся высшей лесной школы.

- Вода, - шумно дышит только что прискакавшая Пони.

Зависает бесконечная пауза, все усиленно чавкают, как бы позабыв задание. Слав Сла-выч прицельно поощряет бойцов дичками:

- Есть ещё глаголы. Один вы точно знаете.

- Бежать! – осеняет Вову Колесо.

Подножный корм не портит аппетит стайера. На обед у хозяйки Лесного зелёные щи, пироги с сигом и черничный кисель; на полдник козье молоко с румяными, из печки, ват-рушками. Малёк отдаёт свою порцию Миленькому, которому проиграл утреннюю зарубу по пульсу.

Послеобеденное время разбегается у кого с удочкой, у Миленького с книгой, у Малька – с шахматами или планшетом для рисования, у Колеса с подушкой. Пони возится с хо-зяйзскими девочками и с иголкой, взяв на себя заботу о горящей на парнях тренировочной одежде. Но только об одежде.

Обувку, синие литые трёхрублёвые тапки, каждый чинит сам и мечтает о белых клеё-ных, производимых только в единственном городке, на западе империи; такие тапки вы-держивают, говорят, пару тысяч кэмэ. О кроссовках ещё никто и слыхом не слыхал, они ещё нескоро преодолеют государственную границу. В тапки непременно засовываются сколь возможно толстые стельки, или, по крайней мере, подпятники, а на подошвах соору-жаются бутерброды из слоёв резины, мягкой, упругой в глубине и нестираемой, автопо-крышечной, снаружи. Грамотно не подкуёшься - далеко не убежишь, либо икры забьёшь, либо пятки отобьёшь, либо, ахиллы растянешь. Один боец из пятой волны, пытался, по-добно высокогорным эфиопам, тренироваться босиком, но забыл, что в Африке не приня-то бить на дорогах бутылки.

Утром будит всех Слав Славыч. Помогает соловей, с конька крыши. Не отрывая голов от подушек, бойцы разыгрывают первенство по пульсу.

- Сорок два, - сообщает Малёк.

- Сорок, - улыбается Миленький. – Сметана моя.

- Подавись, - добродушно потягивается Малёк, зная, что накормит соперника на тре-нировке. – Эх, спишь-спишь, а отдохнуть некогда, - и стряхивает с одеяла тапки.

Бойцы борются с храпунами, а Малёк по этой части вне конкуренции, может в любом положении, даже на животе.

После обеда он предлагает Миленькому партию в шахматы, надеясь отыграть завтра-шний полдник.

- Вечером, - отмахивается тот. - Постираться надо. И моя очередь на родник.

- Сходи на ближний, кто узнает?

- С дальнего вкуснее.

Одёжки, и не только спортивной амуниции, у каждого в обрез, только на смену, в под-ражание учителю. У каждого, но не у Малька, стиляги, у того целый рюкзак тряпья, слов-но в лесу может понадобиться бобочка, свитер и рубашка с пальмой.

В комнату входит тренер.

- Слав Славыч, - говорит Миленький, - Малёк через день носки стирает. Вон, у меня стоят и ничего.

- Его быстрей порвутся.

Малёк довольно смеётся.

Тренер выходит.

- А, может, пошутил? – чешет в затылке Миленький.

- Фиг поймёшь, - соглашается Малёк. – Меня давеча похвалил, помнишь. Так я теперь думаю, что издевался.

Границы Бегляндии раздвигались не только челночными рейдами Колеса, но и круж-ными, и спиральными маршрутами. Одно из колец, не самое протяжённое, всего-то в пол-марафона, получило название «Круга через Рай(центр)» и стало излюбленным состязани-ем. Книга «Райских Кругов», тетрадка, с записями результатов, стала на многие годы, лю-бимым чтением, хотя непосвященный, кроме фамилий и цифр, ничего бы там не углядел. Но бойцу сразу вспоминались прежние битвы, не только соперников меж собой, но и ме-жду человеком и временем, человеком и пространством. В тетради, в линейку, для второ-го класса, изредка встречался скупой тренерский комментарий: «Такой-то финишировал с тепловым ударом… рекорд трассы улучшен на столько-то секунд… такой-то не закончил дистанцию из-за столкновения с коровой…»

Бойцы первых волн исповедывали романтику: «Тот, кто сходит, никогда не победит, а тот, кто побеждает, никогда не сходит». Со временем спорт, как и прочая жизнь, услож-нялся, и у последующих поколений аксиом становилось всё меньше.

За неделю до Райского Круга на бойцов непременно обрушиваются ушибы и растяже-ния, просыпаются старые болячки, вплоть до родовых травм. Участники недомогают все поголовно, без исключения. Кто-то, кляня ноющие ахиллы, бросает первый камешек. И смолкает младое веселье. И встаёт над лагерем стон. И жалуется боец бойцу на каменную заднюю поверхность и полное отсутствие смазки в коленках, козыряет зашкаливающим артериальным давлением, пугает всех страшно застучавшей аритмией мотора. Накануне соревнований страдания достигают апогея: тот валяется с высокой температурой, этот, без устали, перебинтовывает нижние конечности верхними, те, поминутно, бегают до ветру, синхронно со словесным поносом, эти мужественно уползают загибаться в лес. Невозмо-жно представить, что скоро стенающие калеки и полуживые существа понесутся во всю доступную человеку прыть. Самых искусных приступы отпустят у стартовой черты.

Но, вот, наконец, измученные ожиданием и друг другом, кентавры срываются с места и несутся пыльным просёлком, мимо изб и огородов, навстречу ветру и свободе. Рубахи и штаны на верёвках, отчаянно трепыхаясь, пытаются вырваться и унестись за вольными та-почками и шапочками. Селяне изумлённо качают головами, этим зрелищем исчерпыва-ются, вкупе с киносеансами в клубе, все их культурные впечатления.

Выиграть Круг через Рай почётней, чем победить на первенстве вуза, притом, что по-бедителю междусобойчика вручается медаль, вырезанная из липы, раскрашенная Маль-ком, и ещё переходящая статуэтка.

Статуэтка странная: фигурка бегуна споткнулась и вот-вот упадёт.

- Откуда у вас этот споткнувшийся? – интересуется Малёк.

- Подарок скульптора.

- Настоящего скульптора?

- Даже заслуженного, - прибавляет Слав Славыч. – Соседа по дому. Я тогда в центре жил, у крепости… - и замолкает, не договаривает.

Как не старается Малёк, вытянуть ничего не удаётся.

Сколько жестоких дуэлей видел Райский Круг, сколько упорства, злости, радости и от-чаяния. Случалось, что боец, подкошенный солнцем, темпом и пересечёнкой, полз послед-ние метры к вершине холма по-пластунски. Бывало и не доползал.

Но вот очередной Круг позади, и гордо стонут мышцы, и в душах сладчайший покой от преодоления. Несколько дней память крутит неповторимые кадры, и хочется без конца обсасывать, смаковать подробности, переживать заново. Само собой, все перипетии оста-ются в тренировочных дневниках, где цифры густо пересыпаны «фартлеками» и «джог-гингами», и во всех, кроме тетради Миленького, вместо километража - миляж.

В мирное время мужчинам необходимы сражения, им нужно ощущать себя бойцами. В мирное.

Последняя война покрыла в крае следы всех бесчисленных предыдущих. Даже не ко-выряя мох, можно наткнуться на гильзы, осколки снарядов и зелёные черепа.

В Бегляндии хватает мрачных болотистых чащоб, с неистребимой ржавой проволокой, с окопами и воронками от бомб.

На карту наносились и места братских захоронений, над ними, вместе с лесником, спортсмены сооружали памятники. Имелись и значки древностей.

Однажды, после пробежки на дальний Золотой Пляж, наплававшись и набесившись, они собирались возвращаться привычным путём, мимо Гранитной протоки, через Порося-чий брод. Но учитель повёл неразведанной, кружной дорогой, красиво перемахивавшей, вверх и вдаль, по бесчисленным гривам. Слав Славыч всё время озирался. Наконец, на мостике через небольшую речку, остановился:

- Четыреста лет назад. Зима. По этой дороге шло наше войско, во главе - атаман на пер-вых санях. А противник тут, в лесу. Выждал момент и напал на атамановы сани. Обезгла-вил, и змеиное тело-войско по частям уничтожил. Когда-то здесь стоял обелиск в честь той давней победы.

- Мрачный лесок, - присвистывает Миленький. – Валуны, бурелом, папортники.

- Четыреста лет, - говорит Малёк. - Здесь совсем другой лес рос.

- Какая разница. Сколько ж тогда бойцов полегло…

- И в Великую Отечественную здесь случилось похожее, - говорит тренер. - Колонну наших грузовиков остановили, рассекли и разбили.

- Что-то вы, Слав Славыч, всё о поражениях, - замечает Малёк, чуть не добавляет: «не-патриотично», но вовремя прикусывает язык. – Непедагогично, вааще-то.

- О победах сами прочтёте. Ну, что, домой?

- На кордон! Вперёд! – кричит Колесо.

- Между прочим, Cordon, - говорит Слав Славыч, - в переводе с французского, шнур, то есть, растянутые войска, в виде пограничных постов.

- А я зато знаю, что такое куртина! – восклицает Колесо. - А полемика от polemus, что означает война.

Все внимательно смотрят на молодого.

Карта обогатилась чёрно-красным треугольником на перекрестье реки и дороги, с дву-мя обидными датами.

На обратном пути, на бесконечных горках всех задёргал боец, ускорявшийся галопом в каждый подъём. Эти ускорения были не чем иным, как простым условным рефлексом, присущим любому лыжнику, каковым собственно и являлся крепко сбитый, похожий на мохнатого горного абрека, боец. Зато на спусках, низбегая, горного короля можно было брать голыми ногами.

Полукровными жеребцами смотрелись Колесо и Малёк, чистокровным арабским ска-куном Слав Славыч. Непородистым иноходцем - Витя Миленький. Водились в конюшне и битюги-тяжеловозы и лошади Пржевальского и даже один конёк-горбунок.

Наособицу была Пони, невысокая, полненькая, безо всякого спортивного честолюбия. Поначалу тренер подозревал её в женском расчёте, но она катилась себе одиноким колоб-ком, румяным, да видно не слишком лакомым и соблазнительным, коли не наблюдалось даже попыток за ней ухаживать. Она и жила обособленно, наверху в башенке, с девочками лесника. У неё было ещё два прозвища: Пани и Пени. Первое, поскольку выписывала «Лёгкую Атлетику» на польском, а второе - училась на экономическом факультете. Судь-ба выбрала Бегляне единственного жениха – бег.

Недалеко от кордона встретили лесника, на пегой рабочей лошадке.

- Привет, кентавры! Посостязаемся?!

С лесным хозяином района можно было встретиться в любом уголке Бегляндии. Од-нажды два кентавра приняли его вызов. И произошло непредвиденное! Но случилось это значительно позже, во времена пятой волны.

Лесник не уставал восхищаться своими постояльцами:

- Молодец ты, Слава, ох, молодец! На твои молодые посадки вся надёжа. Только бы не забила всякая дрянь сорная, преступная. Вон, сколько пьяни санаторной, да нашей, в рай-центре. Больше всех мне Милок глянется. И воспитанный, и умница. Эх, девчонки мои малы ещё.

Лесничиха усмехалась:

- Уж больно худой, мосластый.

Молодым посадкам положено пускать побеги.

У людей, пусть и молодых, и здоровых, но покрывающих всякий день марафоны не должно оставаться сил и желаний. С точки зрения обыкновенного человека или фанатика-тренера. Но нет правил без исключений, порой весьма многочисленных. И среди бойцов находились двужильные, которые, вместо того, чтобы восстанавливаться и отсыпаться, блуждали и блудили по хуторам, сбегали на танцы в райцентр. Занимаясь ночной гимнас-тикой, уже не уделишь подобающее внимание утренней, и такие бойцы выбывали из чес-толюбивой и жёсткой тренировочной гонки. Слав Славыч смотрел на всё это искоса, с по-нимающим неодобрением.

Райский Круг чаще всех преодолевал Малёк. На полпути к райцентру находился сана-торий-профилакторий знаменитого завода, и в том санатории, помимо прочего, имелась библиотека, в которой работала та, из-за которой художник стал заядлым книголюбом.

Вообще-то, своя библиотека имелась и на кордоне: лесник выделил под книжки прос-торный чулан, но почти все книжки, благодаря тренеру, были на иностранных языках, многие с параллельными текстами. Самым ярым читателем был Миленький.

Малёк попал в крепкий переплёт: изучив за лето все закоулки владений библиотекар-ши, дороги к её сердцу так и не отыскал, хотя на фоне остальных посетителей абонемента, составлявших около процента всего санаторного контингента, выглядел безусловным ги-гантом, как физически, так и умственно.

Неизвестно, победил бы тут Малёк, если бы не случай.

Срывался концерт шефов из города.

- Директор собирался, - сообщила библиотекарша, - перед концом смены, людей в чув-ство привести.

Директоров каждое лето завод присылал новых, партийцев с большим стажем и запу-щенной язвой.

- Я могу выступить с номеро ...

 Отправлено: 26.04.08 21:25. Заголовок: Круг через Рай -- первая прямая

... м, - вызвался боец.

- Ты?! – удивилась девушка. - С каким?

- Сеанс феноменальной памяти. Годится?

И Малёк объяснил, что способность эту перенял у тренера. Секрет раскрывать не стал, ибо собирался поразить, в первую очередь, именно её, возлюбленную книжницу.

Директор обрадовался и поручил главврачу, изготовить плакат: «Уникальный Психо-логический Номер. Сеанс сверхвозможностей человека».

- Ещё я портреты могу рисовать, - сказал Малёк.

- Шаржи? Превосходно! Контингенту должно понравиться.

Главврач добавил внизу: «Весёлые картинки с натуры».

Обитатели санатория «Красные ели», единственные зрители ежегодного Райского Кру-га, (не считая жителей райцентра) бросали процедуры и выползали на дорогу. Поддержи-вали, как могли. Бегуны благодарили в конце сезона, прибирали территорию, вывозили мешки с пустой тарой, из-под пива отдельно, из-под водки отдельно – с этим в районном приёмном пункте было строго, как и с ценами на спиртное, одинаковыми по всей необъят-ной империи. Красноелевцы, не выдержав лечения, бежали в город; их ловили и возвра-щали. Главврач увещевал беглецов: «Тяжело в лечении, легко в гробу».

Мешки сплавлялись бойцами на лодке, и однажды – небывалый случай! – пункт ока-зался закрыт «до завтра». Не таранить же обратно, не пропадать добру, надо где-то спря-тать. Где? Не нашли ничего лучшего, чем довоенное вражье кладбище. Побродили, раз-глядывая надгробья. Иноземные буквы с затейливых крестов мало что говорили бойцам. Прежние хозяева этих земель были людьми практичными: на многих плитах не было вто-рых дат, обзаводились загодя; это ж какую психику надо иметь, каждый божий день мимо… а мимо такого камушка не пробежишь, да и скорым шагом не получится. Не торо-пясь жили. Обзаводились загодя, а судьба-то и не дала умереть на родине. На одной, небо-льшой гранитной плите имелись обе даты, но дата смерти точно совпадала с рождением: год, месяц, число. И всё: ни единой буковки, только знак вопроса посередине. Видимо, ро-дители не успели назвать младенца, а, быть может, и не захотели, упрекнув, тем самым, господа Бога.

Каков будет Круг твоей жизни – не подскажет ни один учитель. Если повезёт, если случай не сыграет злую шутку, да к тому же выберешь правильный ритм и темп, то про-живёшь со вкусом и удовольствием. Многое в твоих руках, ногах и голове. Можно потра-тить жизнь на соревнование с себе подобными, а можно неторопливо протрюхать, любу- ясь окружающей природой.

Как-то Колесо прибегает с круглыми глазами:

- Сейчас кукушку слушал. Знаете сколько мне ещё?!

- Не пугай, - «пугается» Миленький.

- Девяносто шесть! А ещё не с начала…

- Должен тебя разочаровать, - перебивает Малёк. - Эстафета.

- Чего? Какая эстафета?

- Куковала не одна птичка, а две.

- Три или четыре, - поправляет математически одарённый Миленький. - По-очереди.

- Слав Славыч, чего они издеваются…

Исполнитель уникального психологического номера явился перед санаторцами в на-значенный день и час. Он прибыл, как обычно, в голоногом виде, со скаткой, но на публи-ку вышел в глаженных физкультурных шароварах, в бобочке и с бабочкой, сотворённой накануне Пани. Зрители расположились в парке, на длинных скамейках. Малёк сделал не-сколько загадочных пассов, которые, впрочем, можно было объяснить, как пересчёт зри-телей. Пожертвовавших привычным времяпрепровождением собралось больше полусот-ни, однако солнце частично усыпило аудиторию. И сейчас представлению внимало ровно 33 и 3 десятых. Последние принадлежали частично бодрствующему повару.

Директор, с жестяным рупором на коленях, главврач и библиотекарша сидели сбоку, на эстрадном помосте. Девушка заметно волновалась за настырного своего ухажёра.

- Товарищи, - начал сеансёр. – Я прошу вас сосредоточиться и вспомнить весь цифро-вой ряд, от нуля до девяти.

- Десяти, маэстро! - радостно поправили с задней скамейки.

- Нет, - мягко возразил маэстро. – Только до девяти. Десять это уже не цифра, а число, состоящее из двух цифр.

Это откровение привело собравшихся в небольшое волнение. Повар проснулся ещё на треть.

- Я попрошу уважаемую публику, а, точнее, каждого отдельно сидящего товарища, на-звать мне любое трёхзначное число и …

- Рупь сорок девять! – не заставил себя ждать первый ряд.

- Три нуль семь!– добавили со второго.

- Малёк!

Малёк вздрогнул.

- Солнцедар! – очнулся третий.

- Минутку, товарищи, минутку, я не договорил. Вы называете каждый своё число по-очереди, слева направо, и так от первого ряда до последнего.

- Маэстро, так не пойдёт! - завопила задняя скамейка. – Давай справа-налево и сзаду наперёд. Или не могёшь?!

- Согласен, согласен. Как скажете. Я только попрошу зафиксировать последователь-ность.

- Не желаем никакой следательности, - загудели голоса. – Даёшь анархию! Вааще!

- Может не стоит? – шепнула библиотекарша. – Не получится…

- Чушь-чепуха, - отмахнулся студент.

Директор объявил в рупор:

- Товарищ артист сказал надо, значит надо. Прекращаем бузить.

- Я сейчас всё объясню, - и Малёк растолковал суть действа. В заключение спросил, когда уважаемые санаторцы хотели бы, чтобы он воспроизвёл, в смысле повторил, все ци-фры. – Я могу завтра, после обеда.

- Завтра и я могу, - хохотнула задняя скамья. – Ты, друг, давай через неделю. Как раз конец смены.

Сеансёр, с готовностью, кивнул. Главврач и библиотекарша переписали контингент в порядке посадки, и директор объявил:

- Называйте свои цифры. Первый Иванов, потом ты, Петров, потом Сидоров.

И застучал арифметический град:

- 287! 159! 170!..

- Пятнадцать восемьдесят, - вставил главврач и пояснил. – Пятизвёздочный, отборный.

Контингент бушевал, с восторгом вспоминая цены послереформенные и до.

- Стоп-стоп! – закричал директор. – Сказано: кричать любые, а не любимые.

Аудитория призадумалась, действительно, тут нужно соображать, а то слишком лёгкое получается задание. Народ посуровел. В результате коллективно сочинённая сотня цифр вышла достаточно случайным набором. До зрителей постепенно доходило, что они стано-вятся соучастниками действительно чего-то удивительного. Повар протрезвел окончате-льно и добавил свою щепоть:

- Четвертинка.

Директор перевёл:

- Двести пятьдесят.

Через неделю всё закончилось триумфом. Боец не забыл и не перепутал ни одной цифры. Правда, поражены были только директор, главврач и библиотекарша, остальные помнили эксперимент неотчётливо, но всё равно приняли артиста тепло. Малёк набросал портреты лучших отдыхающих, ещё сохранивших человеческий облик. Портрет возлюб-ленной готов был заранее, девушке он понравился. Предложение руки и сердца было при-нято и занесено в формуляр.

- Как ты умудрился запомнить?

- После свадьбы расскажу.

Последняя пробежка сезона, как обычно, марафон от кордона к железной дороге. Ска-тки умело свёрнуты и завязаны вокруг пояса. Барахло: саквояж и рюкзак Малька, сумка Пони и фибровые чемоданчики остальных бойцов подкинет почтовый грузовичёк. У Слав Славыча всё своё с собой.

Малёк выбежал пораньше, заглянуть в «Красные ели». Повидаться, поговорить, поде-литься. Накануне вычитал из книжки несколько вопросов и не мог не поделиться.

«Какое употребление делаю я теперь из моей души? Вот вопрос, который следует себе ставить во всяком положении. Чья душа теперь у меня? Не ребёнка ли? Не юноши? Не слабой ли женщины, или тирана, или скота, или дикого зверя?»

- Всю жизнь нужно задавать себе эти простенькие вопросы, размышлять над этим, - возбуждённо говорил он милой и начитанной девушке.

Библиотекарша улыбалась.

Бойцов весьма интересовала та, ради которой можно так долго мотаться на сторону и жертвовать тренировочным процессом.

- Неужели, правда, женишься? – любопытствовал Миленький, размышлявший, с неко-торых пор, и о любовной составляющей жизни.

- А чё ему, сопромуть давно сдал, - скалился Колесо.

- Зимой привезу в город, - обещал жених.

На бегу, как обычно, беседовали. Нередко о путешествиях. Мало кому из них дове-лось бывать дальше Бегляндии.

- Хорошо бы за границей побывать, - вздохнул Колесо.- В Индии, в Аргентине, в Австралии...

- Ну, покатил.

- А я бы в Англию, - размечтался Миленький. – Английский я уже прилично. А вы, Слав Славыч?

- Свою страну лучше сначала узнать. Вон, какая огромная.

- Не нужен мне берег турецкий.

- А зачем вам тогда языки иностранные? – подколол Колесо.

- Чужой язык – уже путешествие, - формулирует Миленький.

- Нет, за границу всё же хорошо смотаться, - возразил Малёк. - Хотя бы раз в жизни.

- И что там будешь делать? – подначил Миленький. – Без языка-то.

- Ну, сначала попасть надо, - парировал Малёк. - Выучить не проблема.

- Спартанцам тяжелее было, - сказал Слав Славыч, - им за пределы, даже в принципе, не разрешалось.

Государственную границу пересечь в те времена было труднее, чем установить миро-вой рекорд.

 Отправлено: 26.04.08 22:31. Заголовок: БЕГОВОЙ СЕЗОН 1883 ГОДА -- первый вираж

БЕГОВОЙ СЕЗОН 1883 ГОДА

ПЕРВЫЙ ВИРАЖ



В июле 1883-го года столичная публика валила валом на Крестовский остров, где проходили представления скороходов. В Петербург прибыл знаменитый мистер Кинг.

На ресторанном кругу, длиной 103 сажени, английский мастер показывал, как долго и быстро способен бежать человек. По два раза за вечер он вызывал на состязание любого желающего. Приз равнялся 100 рублям, деньгам, по тем временам, изрядным. Записывались многие, но все наши доморощенные скороходы, сообща, не набегали и половины того, что делал один Кинг.

Лишь однажды англичанину составили подобие конкуренции. Бывший служащий телеграфа г-н Русин, не имевший больше года определённых занятий. Очень нужны были деньги, и сухопарый экс-телеграфист забрал штаны в белые женские чулки, чтобы не съезжали, стянул их под коленками ниткой, одел кумачёвую рубаху, а на голову водрузил белую фуражку.

Уже на одном из первых кругов в одежде бывшего телеграфиста произошёл конфуз: то ли слишком высоко задирались ноги, то ли портной виноват, но из толпы раздалось:

- Гляньте, у него Соединённые Штаты по шву!

- Ха-ха-ха!

«Начав бег одновременно с мистером Кингом, - писали «Ведомости», - г-н Русин, не останавливаясь ни на секунду, пробежал 11,5 вёрст. Специалист скороход сделал за час 15 вёрст. Такое поражение весьма почётно».

Репортёр не упомянул про конфуз, его поразило другое: «Г-н Русин табаку не курит и спиртных напитков не употребляет».

По окончанию бега Русин жаловался докторам на дрожание мышц нижних конечностей и головокружение. Кинг посоветовал напоить чаем. Через два часа, после десяти стаканов Русин почувствовал себя вполне хорошо.

Чистая публика была недовольна. Пока англичанин выступал в одиночку, ей было интересно, но, как только содержатель сада, для приманки и наживы, стал устраивать ристалища, благородные господа отвернулись. На острова устремился народ попроще.

Положение у содержателя было непростое: сад расположен далеко от центра города, и посетителям приходилось тратиться на конку, либо на пароход.

Одно из представлений окончилось скандалом. А начиналось весьма интригующе. На сей раз в афише была указана входная цена всего 30 копеек, и народу набилась такая масса, что гулять в саду не было никакой возможности. Свободных мест не осталось ни в буфете, ни на галерее, ни даже в отдельных кабинетах. Все скамейки и лавки оказались за-няты задолго до начала состязания.

Наступил вечер. Раздался электрический звонок. На старт вышел Кинг и пара любителей. Вдруг из публики эффектно появился неизвестный, в костюме Мефистофеля. Мистер Кинг пожал ему руку. Незнакомец был представлен, как известный австрийский скороход Юлиус Кони.

Бег начался. Местные, «белая рубашка» и «в горошек», несколько кругов, подбадрива-емые зрителями, шли вровень со знаменитостями. Кони сбросил плащ. Люди стояли вдоль дорожки так тесно, что мешали соревнующимся. На вираже вдруг выскочила лохматая дворняжка, и Кинг чуть не упал, прыгая через неожиданное препятствие. При этом он, налетел на лидирующего австрийца. Тот не остался в долгу и на следующем повороте, чуть приотстав, ловко лягнул соперника. А спустя круг угостил ещё и хорошим пинком, после которого Кинг упал и отказался продолжать бег.

Из публики, неискушённой в правилах беговых состязаний, с криком: «Эй, Конь, не трожь нашего мистера!» полетел хороший кусок расстегая, попавший точно в цель, то бишь, в лицо Мефистофеля. Последний так же прекратил бежать и подошёл к англичанину. Иностранные специалисты, на глазах у всех, стали выяснять отношения. Выражения были ясны без перевода.

«Рубашка в горошек», выделывая кренделя, сошла с дистанции без посторонней помо-щи, зато «белая», пыхтя, как царскосельский локомотив, добралась до финиша и получила приз. Несмотря на это и на меткий бросок расстегая, представление было испорчено, и зрители стали натурально требовать деньги обратно. Распорядитель не удовлетворил этих требований, и назавтра «СПб Ведомости» обьявили, что «г-н содержатель сада не умеет обращаться с публикой.»

Ещё через день прошло новое представление. Кинг был настроен весьма решительно.

- Я – сильнейший скороход Британии и всей Европы, - заявил он распорядителю. – И потрудитесь обеспечить спортсменские, честные условия, - и прибавил после паузы. - I am scot.

Распорядителю пришлось немало попотеть, чтобы помирить иноземцев. Договорились, что в этот вечер на круг выйдут только они, вдвоём.

Долго бежали равномерным шагом, то отставая, то обгоняя друг друга. Временами притормаживали и выпивали коньяку. Наконец, Кинг вышел вперёд и стал наращивать скорость. Публика поддерживала его, составлялись пари, но больше спорили на щелбаны.

Вдруг Кони остановился и, изменившись в лице, обьявил, что не может продолжать. Пожаловался докторам на колотье в груди. Доктора хотели попотчевать скорохода горячим чаем, но тот отказался.

Меж тем, Кинг продолжал бег в прежнем, быстром темпе и сделал за час 15 вёрст и 50 саженей.

После финиша мастер был освидетельствован докторами, которые долго удивлялись невероятной крепости лёгких. После взвешивания выяснилось, что он потерял в весе целых 3 английских фунта.

Когда доктора и любознательные зрители оставили Кинга в покое (особенно надоедал один, пристававший с переменами в английских министерствах), к нему подошёл статный господин, одетый щегольски, в трико, в модной шляпе, с лентой; на ногах лакированные штиблеты с пряжками, красные чулки. Представился:

- Лентовский.

Это был известный на всю Москву «господин увеселительный». Он находился в столи-це по антерпризным делам и на островах оказался случайно.

Михаилу Валентиновичу понравился аттракцион и совсем не понравилась его организация. Он с ходу предложил выгодный contract: 600 рублей за четыре выступления, не считая призовых, которые маэстро, вне всякого сомнения, будет выигрывать. Кинг, весьма недовольный началом гастролей в России, принял предложение. Через день в купе между-народного вагона, на тёмно-зелёном бархате они скрепили договор.

Благодаря невероятной энергии Лентовского и таланту архитектора Чичагова на раз-валинах барского владения, на месте заброшенного парка в начале 80-х появилось мос-ковское чудо - «Эрмитаж».

Спортсмены-циркачи в «Эрмитаже» не были в диковинку: здесь выступали знамени-тые гимнасты и акробаты, поражал меткостью «первый в мире стрелок» американец Пэн, поднимали тяжести силачи, но такого курьёзного представления ещё не случалось.

Желающих состязаться с иноземным скороходом за приз в сто рублей нашлось в первопрестольной немало, но на круг хозяин выпустил только пятерых. Этого, решил, достаточно, ведь конкуренцию маэстро всё равно никто не составит. Народу набралось как ни-когда, яблоку негде упасть.

- Больше двух тысяч набилось, - сообщил помощник.

Антерпренёр, учитывая печальный петербургский опыт, расставил полицейских и тем обеспечил порядок.

Публика ахнула, увидев Кинга. Тот был одет в чудную рубаху без рукавов, с узором на груди, штаны тоже обрезанные, хотя и аккуратно, но гораздо выше колен, и держались невесть на чём, ни ремня, ни верёвки, обувь издалека напоминала лапти.

- Жилистый мужик, - судили-рядили в толпе.

- Настоящий англичанин.

- Говорят, скот, шотландец то бишь.

- А кака разница.

Ближайший соперник мистера Кинга г. Петров, в сапогах и поддевке, проиграл почти две версты. Врачи замерили пульсы. До бега у Кинга он составлял 94 удара, а у Петрова 128, после бега – у победителя 136, у Петрова 192.

Кинг подошёл к Лентовскому:

- Как и договаривались, я не стал развивать слишком большой speed.

- Good, - кивнул тот.

- Какова длина круга?

- 650 футов.

Лентовский был доволен, такого зрелища Москва ещё не видывала, да и выручка выхо-дила рекордной. Однако, некий червячок мешал радоваться безоговорочно, какой – он ещё и сам не осознавал.

Сад «Эрмитаж» был средоточием культурной жизни. Чего он только не видел: коми-ческую оперу, бенефисы, хор военной музыки лейб-гренадерского екатеринославского Его Величества полка, известный русский хор Молчанова. Над головами сияли лампы Си-менса, слепили электрические свечи Яблочкова. В антрактах публику развлекали звуко-подражатели.

По Москве разнеслось, что англичане пробуют с русскими силу в беге. Народ осаждал сад, над входом которого значилось: «Сатира и мораль». Лентовский поставил на афише цену в 1 рубль.

- Может быть, устроим бег не на время, а на дистанцию? – предложил он Кингу.

- Мне всё равно.

- Напишем в афише, как в старину? – предложил помощник. – Не вёрсты, а поприщи.

- Так ведь, поприще, кажется, те же 500 саженей, - задумался антерпренёр. – Оставим вёрсты. Да передай Николаю Павловичу, чтобы попышнее всё представил. Денег не жа-лей .

- Слушаю, Михаил Валентинович.

Художник Николай Чехов работал у Лентовского. Брат его, Антоша Чехонте, извест-ный писатель-юморист, порой заглядывал сюда за сюжетами для фельетонов.

Конечно, находились в белокаменной, как и в болотистой столице, господа недоволь-ные, коих раздражал сам вид веселящейся публики.

- Эти бегающие, - брюзжали они, - они больны своим здоровьем.

- Да-да, непомерная уверенность в своей нормальности.

- Они заражены страшным самомнением и бессовестным самолюбованием.

- Я вам больше скажу, - заключал господин с седыми бакенами, - они заражены собственной непогрешимостью.

В следующем состязании – решили всё же оставить часовик – были назначены призы: победителю серебряный кубок, занявшему второе место серебряные часы, а тому, кто пер-вым оставит состязание смешной приз, какой именно – тайна организатора.

Кинг снова легко побил всех местных претендентов. Гг. Петров и Игнатов, второй и третий призёры, отстали на полторы версты. Игнатову в публике собрали деньги, а смеш-ной приз не был вручён никому.

В голове Лентовского зрел новый план. На днях в контору пожаловал 3-ей гильдии ку-пец Морозов, с Таганки.

- Жена заблажила. Не хочу, кричит, мышиных хвостиков под морковных соусом! Хочу в Ермитажу на спор бечь и какой-нибудь сувенирчик выиграть!

- А кнутом бы её ременным, - подсказал помощник Лентовского.

- Несподручно, - виновато улыбнулся здоровяк. – В долгу я у тестя.

- Так-с, - молвил Лентовский. – Раз такие ноги неугомонные, пожалуй, устроим спек-таклю.

В «Новостях дня» было обьявлено о том, что впервые в России состоится «Бабий бег», и уже заявилась одна барыня, купчиха с Таганки и жена трактирщика с Мясницкой.

Дабы разнообразить зрелища, «господин увеселительный» решил устроить «бега иск-лючительно русских скороходов». Постоянные победы англичанина могли надоесть. Но в последний момент Лентовский подстраховался и выпустил иностранца, австрийца Кони, коего тоже переманил из Петербурга. «Первый приз - серебряный жбан» значилось в афи-ше.

Лентовский, неожиданно для себя, стал ревностным болельщиком и наблюдал из окна самолично, хотя обычно аттракционы игнорировал, отдавая всего себя театру. Как и ожи-далось, первым пришёл австриец, успевший сделать за час 74 круга. Смешной приз дос-тался г-ну N, сошедшему после семи кругов. Другие сошли позднее. Единственный добе-жавший москвич, мещанин Солнцев, показал чуть более 12 вёрст.

Подошёл день «бега баб». Народ валил в «Эрмитаж». Как всегда играли оркестры, вы-ступали актёры, пел хор, но все ждали только одного. Увы, бег не состоялся. Админист-рация публично извинилась и вывесила новую афишу: «Первые состязания на призы жен-щин-скороходов переносятся на субботу».

День был выбран неслучайно. Антерпренёр давно ждал, когда спохватятся на ипподро-ме. И вот дождался обьявления «Праздника Состязаний на ипподроме императорского об-щества конского бега и под Высочайшим покровительством Ея Императорского Величе-ства Государыни Императрицы». Праздник назначили на субботу. Ожидалось участие привычных уже велосипедистов, ну, и, конечно, русские народные скачки, джигитовки донцов, состязания троек. Но изюминкой должны были стать не бега, а бег людей. Пер-вый, одолевший дистанцию, получал золотые часы.

Помощник Лентовского побывал на ипподроме.

- Упредили они нас! Провели верстовой.

- Ладно, ничего. Мы своё возьмём, - хозяин достал новенькую конторскую книгу. - Ре-зультаты давай.

Верхушка протокола выглядел так: «1. Сергей Клочков – 1 час 14 минут 22 секунды, 2. Фёдор Филиппов – 1: 15. 32, 3. Пётр Петров…»

Лентовский прервал помощника:

- Петров?! Эт наш что ль?

- Не наш, другой.

- Ну, слава богу. А то я уж думал – осрамил нас. Такой слабый результат.

Кинг, так же побывавший на ипподроме, недоумевал:

- Почему в России не скачут стипл-чейз?

- А что это такое? – спросил в свою очередь Лентовский.

Маэстро поведал про Большой Ливерпульский стипл-чейз, который проводится в Анг-лии уже полвека.

Меж тем, «бабий бег» снова перенесли. Антерпренёр «Эрмитажа» умел подогревать настроения. В «Новостях дня» появилось сообщение, что в получасовом состязании изья-вили желание участвовать г-жа Форд, американка, трактирщица Лобова, купчиха Моро-зова и другие. В последний день поступило заявление от г-жи М., принадлежащей к мос-ковской интеллигенции, с тем непременным условием, чтобы ей было разрешено высту-пать в полумаске. Разнёсся слух, что это не кто иная, как великая княжна!

Что творилось в саду в тот вечер! Ни тигры, ни акробаты, ни стрельба из пистолета по мелким предметам не вызвали такую бурю чувств. Дамы, все без масок, бежали не слиш-ком красиво, подобрав юбки и часто спотыкаясь. Впрочем, на опытной Форд было цирко-вое трико. Она и лидировала. После нескольких кругов юбки были кое-как подоткнуты и пришпилены. И вскоре, к восторгу публики, Морозова, а потом и Лобова обошли иност-ранку.

- Давай купчиха! Сыпь!

- А Фордиха-то… глядь! Тю-тю! Кошкогонова!

- Ага, супротив наших! Эй, православныи!!

- Жарь, бабоньки! Жарь, родимые!

- Гляди-тко, как на симах* прыгает!

Народ ревел, свистел и выл. Большинство соотечественниц сошли с круга. Зато Моро-зова одолела почти 6 вёрст, а Лобова всего на десять саженей меньше. Первой были вру-чены золотые дамские часы, а второй золотой браслет. О великой княжне М. никто не вспоминал.

Победительницы раскраснелись и выглядели чудесно, особенно хороша была Морозо-ва, с вороной косой через плечо.

В газете отметили, что «г-жа А. Морозова, несмотря на принадлежность свою к прек-расному полу, после бега усталости почти не чувствовала.»

Рука штатного рифмоплёта разбежалась на целый столбец:

Мы умеем ежегодно

Находить себе новинки

Ныне – бегать стало модно

Что за чудные картинки –

Все бегут: мужчины, девы…

По Москве творилось неслыханное: молодые кухарки, горничные, прачки, все бросали свои дела:

- Лучше бегать будем, чем за три рубля хозяйскую муку терпеть!

И стали делать на дворах пробы. Будто бы именно так готовится Морозова. Правда, злые языки трепали, что она уже бежала с офицером, а муж, 3-ей гильдии купец, от позо-ра, утопился.

- Просто сладу с ними нет, - возмущалась мужская часть общества.

- Да что ж теперь будет? А?

- Кончина мира, и больше ничего. Добегаются, что все с ума посходят.







* сима - пружина

 Отправлено: 26.04.08 22:33. Заголовок: РЕКОРДСМЕН. ЧЕМПИОН. ЧАЙНИК -- вторая прямая

Р Е К О Р Д С М Е Н. Ч Е М П И О Н. Ч А Й Н И К.

ВТОРАЯ ПРЯМАЯ



Рекордсмена вынесло четвёртой волной, чемпиона - следующей, впрочем, эти поколе-ния почти слились, и в истории конюшни обе звезды остались в одной поре. Бойцы следу-ющих времён любопытствовали:

- Кто был круче?

- По одарённости, - отвечал Слав Славыч, - несомненно, Гонщик, рекордсмен, а, как личность - Джон.

Прозвище Загонщик рекордсмен получил сразу после приключения с лесником и его лошадкой, но, со временем, приставка за отпала. А, вот, с Женей Волковым бойцы обло-мали зубы: напрашивавшегося Волка пожадничали, хотя сам он был не против, хотя кто его спрашивал. Пожадничали потому, что каждый боец ощущал себя гордым одиночкой, рыщущим недоступными простым смертным тропами. В конце концов, утвердили Джо-ном; к тому же, десятку на олимпиаде как раз выиграл инглишмэн.

Гонщик был создан для бега. Любой отметил бы точёность ног и сухопарость тулова, намётанный глаз добавил бы лёгкие плечи. А ещё имелись продутые деревенскими прос-торами лёгкие и вековые крестьянские корни.

Уже на первом курсе объявился он крепким перворазрядником, с титулом рекордсмена глубинки. От Слав Славыча требовалось вроде немного: не загубить талант, однако сде-лать это оказалось не просто, поскольку Гонщик оказался трудягой, способным загнать се-бя в работе. Разрядные нормативы и промежуточные рекорды давались ему играючи, всё шло к тому, что страна получит ещё одного Куца. Однако, вскоре тренер убедился, что изъян, единственный и поначалу казавшийся несущественным, на самом деле роковой и неисправимый. Не спасала тут даже безжалостная пахота.

Король тренировок, он умудрялся работать, когда отступали все бойцы. Ну, кто будет задирать часами коленки в тамбуре поезда или смешить людей, тыркаясь по балкону, вы-здоравливая от нелепого отравления. И к чему гробить себя при стихийных бедствиях? Хотя, вообще-то, для любого порядочного бойца, чем погода дряннее и гаже, тем слаще кайф от очередной победы над своей ленью и слизняками в тёплых сухих квартирах. Да и смешить людей – дело не самое плохое. Гонщика можно было встретить в такую непо-году, когда не встретишь ни бездомного пса, ни дорожных рабочих, хохочущих: «Нам хоть платят, а ты пошто мучаешься?!» Можно было видеть его просоленную майку с вы-линявшим гербом СССР и тогда, когда и видеть было некому. В Бегляндии он издевался над собой даже в тот памятный июль, когда дороги и тропы превратились в реки, и бойцы коротали время за пинг-понгом, бильярдом и латанием тапок. Самые упрямые ползали по тренировочному дереву, породу которого уже нельзя было опознать, из-за полного отсут-ствия сучков, не то что веток и листьев.

Обожал рекордсмен носиться, пугая лосей, по Лебединой гриве, взвалив на плечи мешок с картошкой, так выглядела тренировка с отягощением.

- Лучше наесться на тренировке, чем за столом.

Тайно завидовал африканцам, которых тренировал страус, не дающий слишком близко приближаться к себе на любой скорости. «Страусы далеко, - подначивал Слав Славыч, - а вот нумидийцы мчались, держась за хвост лошади. «Надо попробовать! - загорелся Гон-щик. – Завтра попрошу лесника.» Не успел. Как раз на следующий день случилась драма, разыгранная квартетом: Гонщиком, Джоном, лесником и его верной пегой лошадки.

В биллиардном турнире всех выносил учитель, в настольный теннис - Джон.

Этот не был одарён столь богато. Хотя у медалиста средней школы против «физкуль-туры» в аттестате и стояла пятёрка, но была она липовой, единственной незаработанной. Поступив в высшую, Джон решил отработать долг и пошёл к тренеру «по самому просто-му спорту». У Слав Славыча появилась редкая возможность писать на tabula rasa. После первого курса новичок выполнил третий разряд, после второго - второй, а после пятого, к защите диплома, между прочим, красного, подобрался к «мастеру» на пятёрке.

Хотя Гонщик с Джоном и выступали в одно время, соперничества между ними не бы-ло, поскольку рекордсмен, средневик, царствовал до трёхи, а чемпион – после, а так как пограничная, неолимпийская трёха проводится редко, обычно зимой, в манежах, то и сто-лкновения были случайны. Вотчина Джона была куда обширнее, и не только в смысле длины и протяжённости дистанций, но и по числу, по диапазону дисциплин: от пятёрки до марафона, до сотки и даже, как выяснилось много позже, до многосуточных, ультрамара-фонских истязаний.

В те времена существовали свои неписанные правила, одно из которых выглядело так: для попадания в сборную страны недостаточно показывать высокие результаты, обязате-льна ещё приписка к одному из тренеров сборной, пускай и формальная. Гонщик, как все, принял правила игры и, продолжая тренироваться у Слав Славыча, считая его своим на-ставником, поставил, где указали, подпись. Джон же Волков, единственный, за многие го-ды, не пожелал ради амуниции и кормёжки предать своего учителя. Впрочем, сам тренер предателем Гонщика ни в коем случае не считал.

Бойцы ловили кайф, наблюдая, как нищенски экипированный, в семейных трусах и дырявых тапках («бегу, пока нога не вывалится»), их Джон бил пижонов-соперников. А ведь выступи разок за «армию», иль за «Динамо», да хоть за «Урожай» - и получишь всё, чего достоин, в первую очередь, редкостные кроссовки, привозимые контрабандой из за-рубежа.

Когда он побеждал с явным преимуществом, деваться спортбоссам было некуда; по-следних поражало то, что, даже перейдя в разряд нищих инженеров, Джон продолжал от-казываться от подачек, от льготных сборов и на все пробеги мотался исключительно за свой счёт, как-то выкручиваясь с отгулами. Но зачем тогда, спрашивается, все они, офи-циальные лица, если можно обойтись и без них. На их счастье, белые волки исключитель-но редки, а теперь, похоже, и вовсе вымерли.

Женю-Джона оставляли на кафедре, как в своё время Миленького, но он, медалист- идеалист, отказался от аспирантуры. «Надо выручать страну, поднимать социалистичес-кое производство».

Он стал, быть может, единственным истинным учеником, воспринял весь диапазон ас-кезы учителя, отказался от многих тщеславных сует и совершенствовался во всём, с чем сталкивала жизнь. В нагрузках ученик превзошёл наставника: инженер прибывал в Бег-ляндию из подшефного совхоза, находившегося за добрую сотню километров, причём бо-сиком, подобно далёким эфиопам, тогда ещё не заполонивших лучшие стадионы мира. Бо-йцы с профессиональным восхищением осматривали его копыта. Потолковав с учителем, переночевав и сожрав всё на кордоне, Джон уматывал восвояси. Так осуществлялась под-готовка к осеннему первенству страны, которое должно было состояться в их городе. Единственное, в чём он не смог наследовать Слав Славычу, оказалось разумное, правиль-ное питание, поскольку оказался «человеком-трубой», топливо сгорало в нём, как в раке-те, и требовалось снова и снова. Никто из бойцов последущих волн даже не пытался прев-зойти его рекорд: тазик творога; ни по объёму, ни по скорости. И никто не ревновал к осо-бым его отношениям с учителем, настолько это было законным.

Гонщик тоже готовился к первенству, тоже наведывался на кордон «Лесное», но гос-тил неделями. У рекордсмена были приличные шансы выиграть в сентябре первенство страны. Молодняк, Кросс, Мосёл, другие, пытались хоть сколько-то подержаться за ним, но в глазах у них уже читалась грусть и катился пот, а на гонщицкой майке только-только проступало первое пятнышко.

- Выбеган, мужик, да!

Достижения легендарного Колеса, в том числе, на «Круг через Рай», были биты, и би-ты значительно.

Слав Славыч держался по-прежнему играющим тренером, наблюдал подопечных непо-средственно в деле, с лучшими, разумеется, не связывался, но чайников, в свои пятьдесят с хвостиком, ещё делал.

Новые поколения внимали его урокам. Начинали догадываться о существовании сво-их, внутренних стран, своих индивидуальных Бегляндий, которые нужно неутомимо от-крывать, исследовать, раздвигать границы. Как открывать – никто не скажет, пешком ли, ползком ли, на бегу.

Но проходят молодые годы, настигает внешний, жизненный опыт. Интерес и пыл улетучиваются, и внутренняя страна так и остаётся неразведанной. Бывшие бойцы удов-летворяются контурной картой, безо всяких обозначений и ориентиров, то есть, тем, что откры в молодости, в высшей Лесной школе. Остаются ненанесёнными магистрали и пе-рекрёстки мыслей, возвышенности и низменности чувств, тропы поступков, тёмные чащо-бы чужих душ, границы своих заветных надежд.

Жизнь в Бегляндии шла неторопливо, с перебежками. На карте, из кусков миллимет-ровки, по-прежнему висевшей над спартанским ложем учителя, почти не оставалось бе-лых пятнышек.

Однажды заехал, на легковушке, доцент Миленький.

- Милок прибыл! – обрадовался лесник, хозяин кордона. Его поддержал лаем лохма-тый Тузик, внук Тузика.

Боец первой волны, привёз довоенную, настоящую карту края. Пришлось кое-что кор-ректировать на самодельной.

Миленький рассматривал акварели Малька.

- Слав Славыч, неужели я таким худым был? А девочки наши, лесные совсем уже большие.

В старшую дочку лесника, ту что покрасивше, втюрился боец Кросс, в младшую, пофи-гуристей, боец с неблагозвучной кликухой Мосёл. Эти двое были лидерами очередной волны, а ещё приятелями, и соперниками. Кросс произошёл от Вити Красенькова, и пер-воначально прозывался Крассом, но товарищи решили - много чести, ничего общего с полководцем, победителем Спартака. Мослу, выдумщику, гитаристу и хохмачу, единст-венному в истории конюшни, удалось самому сочинить себе прозвание, упредив беспо-щадный коллектив, танцующий обычно от ф.и.о. Фамилией Мосёл обладал почти непри-личной, именем довольно скользким, а отчеством невыговариваемым.

Лесник, коего молодые звали лесовиком, по вечерам на просторной веранде поминал про послевоенное житьё, истории переселенцев, как подрывались на минах коровы, как снимали с подбитых танков движки (электричество!), как удалось вырваться из передово-го коллективного хозяйства.

- Я был из тех, кого прорабатывали и корили: «Ищут счастья на своём огороде, а оно на колхозном поле».

Ему предлагали перейти в соседний район, где намечался заказник и можно было вы-годно работать с городскими охотниками. Предпочёл спрятаться в дальнем лесничестве.

Про Историю более давнюю, про войны прошлых веков, про былых врагов-соседей по-вествовал Слав Славыч. Они с лесником были единственными в крае хранителями памя-ти, собирателями вещной и духовной культуры. Годы бежали, трусили десятилетия, и тра-гическое прошлое благополучно зарастало и забывалось. Но, вот, из-за государственной границы, той, возле которой баловался прыткий Вова Колесо, стали просачиваться уце-левшие бывшие враги, их потомки, со странными намерениями: вывезти могилы предков.

- Это ж надо, - сетовал лесничий. – У нас по лесам ребята незахороненные, а эти … мо-гилы раскапывать.

- Опять за старое? – отозвалась хозяйка кордона, вынося поднос с кружками парного молока. - Слыхали, в соседнем районе ещё двое подорвались.

- Не волнуйся. Мы, со Славой уже не рыпаемся. Но душа всё одно не на месте. И кос-ти. Никто не забыт. Тьфу! Никто не зарыт! Вот, как теперь правильно.

Не дождавшись помощи от районных властей, он сам, со студентами, захоранивал ос-танки, сооружал братские пирамидки, убирал колючую проволоку. Прибирал за войной.

Иностранцы увозили не только сгнившие гробы и замшелые плиты. Территорию Бег-ляндии украшали два огромных культовых сооружения, приспособленные как водится, под картошку и кино. Пробегая через райцентр, бойцы видели, как грузили кресты, как снимали плиту, на которой были выбиты две одинаковых даты, со знаком вопроса между ними. Безымянный младенец не пожил, так попутешествовал. Инограждане, в аккуратных спецовках, всё делали сами, от помощи вежливо отказывались. Жаль не было Слав Славы-ча, единственного знавшего язык.

Подросло поколение, которое перестало понимать необходимость железного занавеса. Правда, страх перед государственной границей оставался.

Райцентр, меж тем, разрастался. Вбирая хутора вдоль дорог, стал похож на осьминога. Название, пришпиленное посёлку после войны, было, как водится, неудачным, а пере-именовали на глупое. Поменяли шило на мыло. Наконец, вернулись к довоенному, что было редкостью, поскольку совсем не хотелось помнить о тех, что жили здесь до наших завоеваний. Переселенцы обходились просто райцентром. На центральном пересечении пыльных дорог, к магазину и пункту приёма бутылочной тары, добавилась парикмахер-ская и ларёк: «Хлеб». Поодаль, посреди огородов, насадили присланные городом камен-ные пяти-этажки, нелепость которых несколько уменьшали баньки, сараи и будки.

Круг через Рай много раз перемерян ногами и считается равным двадцати одному ки-лометру, плюс-минус сто метров. Километровым столбам, нашенским, хлипким, абы как воткнутым, верить нельзя; да и ржавеют они, слепнут, в отличие от довоенных каменных пирамидок, отставленных от обочин, камень обрастает мхом медленно.

У легкоатлетов особые отношения со всяческой цифирью. Наряды Королевы спорта расшиты и украшены числами, датами, и фамилиями. Что, для непосвящённого, к при-меру: 43, 86 или 2 : 12. 11,0? Набор цифр, точек и запятых. А для подданных Королевы – выдающийся рекорд Ли Эванса на четырёхсотке и последний олимпийский триумф Абебе Бикилы в марафоне. Кстати, даже чайники долго помнили Брумелевские 228 и Бимоновс-кие 890.

У слуг Короля спорта, Футбола, у тех в головах своя статистика: очки, голы и пуды мыла.

Свои знатоки королевства имелись и в конюшне: Кросс и Соломон Рускин, которому суждено было - Слав Славыч поддразнил - стать просто Русским. Уже из прозвища видно, что бегун, хотя бегущим его никто никогда не видел. И в Бегляндии он никогда не появ-лялся, изучая её заочно. То был скакун редчайшей масти: теоретической. Про бег знал всё. Ходила легенда, что на самом деле Русский всё же тренируется. Где-то тайно. И готов су-масшедше, может побить не то что Гонщика с Джоном, но и самого Абебу.

А вот Кросс пытался применять познания на практике. Постоянно мучал тренера воп-росами: « Какая дыхательная система самая правильная? Когда лучше проводить само-массаж? В какой форме эффективна интевальная тренировка?..»

- Дыши, как удобно, - отбивался Слав Славыч. – Всеми дырками.

Разговоры знатоков состояли из одних числительных, и никто, включая Слав Славыча, не мог дешифровать их. Кросс выписывал «Лёгкую атлетику» на немецком, польском, чешском, румынском, венгерском и болгарском. Русский ещё и на монгольском.

Нормальных бойцов интересовали не методики, а мелодии. Мосёл хрипел под гитару, что твой Высоцкий, и репертуар был, в основном, его же: «Гвоздь программы марафон… Я ж на длинной, на дистанции помру… На дистанции четвёрка первачей…» Всё же, Мо-сёл был не только одним из бесчисленных подражателей, но и сам сочинял, правда, в со-авторстве.

- Знаете, почему у него много про бег? – спросил Кросс.

Никто не знал. Мосёл пожал плечами. Кросс поднял вверх палец:

- Потому что он сам бегал. Но средненько, не дотягивал даже до второго на восемьсот.

- И бросил?

- Быстро рюхнул, что не его это песня, - заметил Мосёл.

- Чайником быть не захотел, - заключил боец, замечательный пока только тем, умел элегантно сморкаться без помощи пальцев и шикарно чиркать большими пальцами об тру-сы, точь в точь - трижды олимпийский новозеландский чемпион. Впрочем, сложен был наш боец даже помощнее, настоящий Илья Муромец. Ему бы в борцы, в штангисты, в ядротолкатели, в крайнем случае, в метатели молота. А влюбился в бег. Мосёл дразнил:

- Только руки у тебя слабые.

Все улыбались, поглядывая на богатырские бицепсы. Руки Слабые тоже был остёр на язык, но к Мослу, увы, ничего не приставало.

Ухаживание Кросса за старшей лесовичкой сводилось к прогулкам: он бегом, она велосипедом - до санаторной библиотеки, давно осиротевшей, но ещё недоразворованной. Макулатуру, в отличие от стеклянной тары, в райцентре не принимали. Пил контингент «Красных елей» всё тот же спотыкач, исключая сгинувший куда-то Солнцедар.

Девушка выбирала «про любовь» в прозе, молодой человек - лирику.

Рикошетом стихотворные сборники попадали к приятелю Мослу и удостаивались по-ложения на музыку. С текстами соавтор не церемонился:

Уже не помнят Влада Куца.

Уже забыли наповал.

А как он бегал, как он бегал!

Какую скорость выдавал! *

Вечерние посиделки проходили на веранде. Младшая дочь лесовика победно погля-дывала на старшую.

После куплета про Куца всезнайка Кросс вывалил гору сведений о дважды олимпио-нике. Старшая приободрилась. С горы Кросс съехал в лекцию о мышцах:

«Мышцы, чтоб вы знали, это не только органы движения, но и органы специальной чувствительности. Они руководят сознанием в координации движений. Огромный поток информации, поступающий в корковые центры, от работающих при беге мышц, поддер-живает оптимальное возбуждение, повышая…»

Мосёл пытался перебить гитарными аккордами.

- Погоди, ты, - обижался Кросс. - Послушай, что нужно знать стайеру. Повышение ус-тойчивости к напряжению корковых центров чрезвычайно важно для повышения сопро-тивления ежедневной физической ...







* - В строфе Вадима Шефнера уступил Куцу бровку довоенный французский миттель-штрекер** Жюль Лядумег.

** - средневик

Послышался негромкий смешок Слав Славыча.

Все засмеялись, включая и старшую дочку. Громче всех ржал Гонщик.

- Стайера на Круге сделаю на круг, – выдал аккорд Мосёл.

Тряс от смеха бородой лесник. Он всё также заведовал своими лесами, и, встречая бой-цов, где-нибудь на бегляндских просторах, приветствовал:

- Здоров, кентавры, беглые души!

Водилась за ним странность: никогда не появлялся в райцентре, в магазин за покупка-ми ездили дочери, а за получкой жена. Лесник по-прежнему целые дни проводил в седле, только теперь уже не пегой своей любимицы, а велосипеда с моторчиком.

- «Бродягу» знаешь? – спросил лесовик.

- «Бежал бродяга с Сахалина…» - затянул Мосёл.

- Нет, - перебил лесовик. - Там другие слова: «Поймали бродягу за грешные песни…»

Слав Славыч отобрал у Мосла гитару и пропел срывающимся тенорком:

Вы слышали нынче печальные вести,

О том, что солдаты вчера на заре

Поймали бродягу за грешные песни,

Крамольные песни о нашей земле…

Лесничиха заплакала. Слав Славыч спел ещё пару песен, а лесник прочёл наизусть древнее сказание про сеятеля лесов:

На горах посеял сосны,

ели на холмах посеял,

на песках посеял вереск,

молодой лесок в долинах.

Сеял вдоль низин берёзы,

ольхи - на ползучих землях,

а черёмуху - на влажных…

Прижились, ещё с первых волн десертации. За обеденным столом, покончив с первым и вторым, будущие специалисты делились научными новостями и техническими но-вин-ками. Малёк расписывал светлое будущее мирного атома, Колесо увлечённо рассказывал о червячных и зубчатых передачах, а Миленький наводил астрофизического туману. И ус-пешно: Слав Славыч соорудил и установил в башенке небольшой телескоп. Нынче Гон-щик сообщал о минитурбинах, Джон о лазерах, Кросс и Руки Слабые про аэродинамичес-кую трубу. Даже Мосёл иногда опускался до химии, недоразвитой физики, он учился на металлургическом.

Ловили забугорье. Переводил учитель. Когда глушили Голос Америки, переходили на немецкую или шведскую волну. Слав Славыч продолжал синхронный перевод. Как-то споткнулся. Прозвучало: «Do not give what is holy to dogs, or throw your pearls before swi-ne».

Выручил лесник, ловивший «Радио Ватикана»:

- Это же Евангелие от Матфея: «Не мечите бисер перед свиньями».

У него, верующего, случались стычки с материалистической молодёжью. Промыслите-льные наставления сходились в споре с вероятностными процессами. Слава богу (вариант - Богу), стороны вовремя останавливались и не заходили слишком далеко, разбегаясь по своим дорожкам.

Порой только Слав Славыч, приставал:

- Ты сейчас про загробную жизнь красиво толковал, а почему тогда, - он брал в руки ветхую библию, - Соломон говорит, вот: «Случайно мы рождены, и после будем, как не-бывшие». Растолкуй мне, фоме неверующему. Или, вот, ещё: «Когда искра в движении сердца угаснет - тело обратится в прах, и дух рассеется, как жидкий воздух, и жизнь наша пройдёт, как след облака и рассеется, как туман».

Лесник, как умел, объяснял, спорил, сердито метал бисер.

По утрам, и в тумане, и ясными зорьками, рыбачили. В каждом поколении встречались любители. Слав Славыч тоже любил подолгу сидеть на камнях. Но без удочки.

- Слушать реку, - обьяснял он рыбакам, – куда интереснее, чем тянуть из неё, баламу-тить. Хозяину нашему лес шепчет, а мне - вода.

Никто из бойцов, кроме Гонщика, не видел семьи учителя. Рекордсмен, когда остался без общаги, жил у него несколько лет. Бойцы приставали к Гонщику с распросами. Тот от-вечал скупо:

- Жена - гимнастка бывшая. Красивая.

- Дети есть?

- Две дочки. Старшая в школу пошла.

- Квартира какая?

- Обычная, - цедил обычно словоохотливый Гонщик.

А с пегой лесниковой лошадкой случилось несчастье. Пала она по вине любимого хо-зяина, который частенько, в шутку, предлагал молодцам-жеребцам посоревноваться. Джон с Гонщиком, возьми однажды и согласись:

- Кило на тридцать пять, - переглянувшись, выставили чемпион с рекордсменом свои условия.

- Только не через райцентр, - предупредил лесник.

- До Погранцов и обратно, – предложил Джон.

- С финишем на кордоне, - поставил точку Иван.

- А бензина хватит? Тогда вперёд! - воскликнул лесник. - Четыре ваших против четы-рёх наших! Эх, сыпь Матвей, не жалей лаптей!

Первые вёрсты матвеи глотали пыль – всадник ускакал далеко. И после часа времени тоже ещё опережал значительно. Но на обратном пути, после лиры, прихотливо изогну-тых, на развилке, сосен, лошадка вдруг резко сдала от непривычной работы, и кентавры достали и обошли соперницу.

Лесник появился вечером, на своих двоих:

- Схоронил поглубже. Эх… Паразит я последний. Да, беглый конному не товарищ.

Слав Славыч заметил:

- Полевые испытания это тебе не конкур.

Гонщик печалился, – не удалось потренироваться, как древнему нумидийцу:

- Попробовать что ли за сохатым?

Тогда-то к нему и пристала кликуха Загонщик, со временем чуток усохшая.

Джон жалел животину:

- Если б знать...Через силу и конь не скачет.

- У Цезаря, - сообщил за ужином Кросс, была удивительная лошадь, с передними нога-ми, напоминавшими человечьи и копытами, как бы разделёнными на пальцы. Не позволя-ла садиться на себя никому, кроме Цезаря.

- Ты сегодня, кажется, не тренировался? - спросил Слав Славыч Мосла.

- Да чего-то настроя не было.

- Добавки не получишь. Император Кир говорил: не давать коням корма, пока не про-потеют.

Улыбка у Мосла вышла кривая, не понял шутки.

Развлечения и вкусы новых бойцов становились всё меньше понятны тренеру. Этих уже было не увлечь чемпионатом по скоростному собиранию земляники, ленились грести невесть куда на лодках, быть может, оттого, что на карте Бегляндии не оставалось белых пятен, и всё уже названо. Соблюдались пока традиции в пинг-понге, подтягивании, зару-бах по пульсу и поедании пирогов, но уже без энтузиазма посещались дикие хуторские са-ды и сдавалась санаторная тара, по лысому дереву лазали далеко не все, а преферанс окон-чательно вытеснил шахматы. Тапки чинить перестали, выкидывали, тренировочные кос-тюмы, пока ещё штопали.

Любимым чтением, по-прежнему, была Книга Райских Кругов, а желанными и почёт-ными наградами – «липовая» медаль и статуэтка споткнувшегося бегуна.

Но Пушкин у них был свой, особый: «Кабы я была кингица – спичит фёрстая герли-ца…» Пари заключались, но странные: отфачить незнакомую гёрлу, или пробежать наги-шом от санатория до автобусной остановки, или картёжничать на бутылку. И таки пробе-гали, встретив заинтересованных зрителей, коими оказывались не «красноелевцы», (тех и чёртом в джинсах не удивишь), а бригада свинарок, в открытом грузовике. Приходилось бойцам сигать на обочину, в крапиву и шиповник.

Очередной Круг через Рай выиграл, как и обещал, Мосёл (Гонщик участвовал вне кон-курса). Получил переходящую статуэтку, споткнувшегося. А крашенную липовую ме-даль (Малёк много наделал впрок) вручили бойцу, который не дополз до финиша из-за те-плового удара. Дурачина не рассчитал силёнок, сначала не макнул голову в ручей, потом не подскочил к колодцу возле Трёх Дубов. Бег его, под занавес, выглядел нелепыми под-скоками, заносящими в болото и кусты. Когда оставило сознание, повёл автопилот, памят-ливые ноги. Долго шёл шагом, потом упал, потерял очки, полз на карачиках, вставал, полз червяком, затихал, снова полз. Ему завидовали больше, чем, победителю, поскольку по-лучил за свои корчи, от Слав Славыча, прозвище: Древнегреческого Воина, и угодил в Книгу Райских Кругов.

Общей наградой бойцам хозяйка Лесного выставила, как обычно, кадушку кваса и малосольных огурцов с картошкой.

Сезон свернули раньше обычного, помогли подготовить кордон на зиму, затащили на гору лодки, накололи дров, зачехлили телескоп, свезли сено. Древнегреческий перещёлкал всех фотоаппаратом. Пора было двигать в город, - через неделю должно было пожаловать Её Величество, начиналось первенство страны по лёгкой атлетике. Два бойца конюшни собирались биться в bigбеге: Гонщик на полуторке, а Джон в марафоне.

В первый день Гонщик играючи победил в своём забеге и попал в полуфинал.

Марафонскую трассу удачно проложили по окраинам и паркам. Верный заветам учи-теля, Джон заковылял со старта последним и разгонялся долго-долго. После половины дистанции он шёл двадцать восьмым, и только-только достигнув крейсерской скорости. Бойцы, как могли, помогали своему чемпиону:

- Молодец, Джонни! – орал Мосёл, облапивший двух гёрлушек. – Достань «Спартака»!

- Съешь «армию»! – просили на следующем повороте Кросс с Древним греком. – Он уже капнул! Еле телепается!

Скушать армейца было особенно сладко, - то была знаменитость.

Выскакивали на обочину Русский, с водой и Руки Слабые, с ломтем посоленного хле-ба, вдруг боец заголодал.

- Ништяк! Джон - чемпион! - скандировали бойцы на мосту.

Весь в чёрном, он явно доставал бело-синего участника, бежавшего уже печально.

- Динамо - слабак, - бросал какой-то зритель.

- Слабаки марафон не бегут, - снисходили бойцы.

- Давай «Буревестник»!

Джон Волков являлся единственным участником в чёрной форме студенческого обще-ства. Студенты, за свою пятилетку, редко дозревают до серьёзных дистанций и попадают на Союз, а тут был случай вообще из ряда вон: инженер, сохранивший верность своей al-ma mater.

Бег его был элегантен и выглядел, на фоне настигаемых и обгоняемых, почти баловст-вом. В движениях не видно лишних усилий. Никаких зажимов. Он обладал редким, даже для хороших бегунов, стилем, слышал музыку своего тела, его ритм. Так, должно быть, бегал Меркурий, посланник богов. Когда не летал.

На tabula rasa Слав Славыч написал каллиграфически.

Под конец марафона кушать соперников особенно приятно: усталость притупляет во-лю, хочется пожалеть себя, сбросить скорость, но лучше сосредоточиться на впереди бе-гущем, ему-то поди ещё тяжелее, подтянемся, и ам, а теперь вон того…

Финишировал Джон пятым, выполнив, наконец, «мастера». Его встречали мать и брат, лучше всех знавшие о подготовительном айсберге нынешнего достижения. Домашним до-ставалось, начиная с батарей, прокисших от вечносохнущих тренировочных, от фантас-тически скоро опустошаемого холодильника, до перебежек в пальто через его проходную комнату, из-за распахнутого зимой окна.

Подбежали, зашумели бойцы-болельщики. Подошёл Слав Славыч:

- Что, коротковата дистанция?

Буревестник марафона кивнул:

- Ещё бы полстолько… порвал бы всех, как Тузик грелку.

Так оно и было бы, без шуток. Оба знали, что он стал бы королём на сотке, а уж тем более, на «сутках», но, что делать, обо всём этом ещё только ходили слухи, и экзотически-ми ультрамарафонами лакомились исключительно заграничные гурманы.

Финишировавший армеец, бедолага, держась за живот, ...

 Отправлено: 26.04.08 22:33. Заголовок: РЕКОРДСМЕН. ЧЕМПИОН. ЧАЙНИК -- вторая прямая

... искал заведение. Что самое обидное для марафонца, не считая схода? Не муки путевые, не проигрыш ближайшему со-пернику, даже не отсутствие точной разметки по трассе. Самое досадное: покакать не до того, а после. Целый килограмм гав... гандикапа, сорок две тысячи килограммометров лишней работы.

На следующий день Гонщик вышел в финал полуторки.

Блондин, в динамовской форме, он смотрелся картинкой. Впрочем, вся финальная дю-жина была один к одному, поджарые, высокие, с мощными мослами из-под мышек, сплошь голенастые самородки.

Первые два круга наш боец отсиживался, а потом, как договаривались с тренером, под-тянулся к головке и возглавил бег. Мосёл тихонько молился: «Ох наклон на вираже - бе-тон у щёк, краше некуда уже, а он ещё». Джон с Русским не отрывались от секундомера. Слав Славыч скручивал и раскручивал газету. У всех в головах светились гонщиковы се-кунды, лучший результат сезона, подпиравший давний, очень давний, рекорд страны. Впрочем, скоро стало ясно: темп взяли не высший… Но даже минус три, в сравнении с ре-кордом, может хватить… тьфу-тьфу… Гон может претендовать… во всяком случае, вот сейчас, за вираж и прямую до финиша, хорошие шансы, если со второй позиции… Слав Славыч скручивал и раскручивал газету. Кросс не дышал. Древнегрека елозил очками по носу, сопел и потел, будто снова полз по тропинке финишные метры.

- Йэх, гонщик-гонщик!..

Почему?! Почему дал прижать себя к бровке и угодил в коробочку? Не увидел? Вряд ли. Сломался? Почему же именно в борьбе равных? Почему не сумел проявить свою силу, свой спид? Неужели лишён того, что нельзя ни подарить, ни украсть, ни нажить честным трудом?

На клетках он был четвёртым, и прошёл створ, уступив (себе же, свои секундам) дово-льно много.

Бойцы старались не смотреть на шефа. Тот внешне оставался невозмутим, только вер-тел газету. Они привыкли к его редкословию, ловили каждое междометие, потом долго обсасывали, учились думать или, по крайней мере, рассуждать, перемещаться не только во времени и Евклидовых измерениях, но хотя бы на карачиках - в пространстве мысли.

На набережной учителя прорвало:

- Опять двадцать пять! – Слав Славыч последний раз скрутил «Советский спорт» и с силой вогнал в урну. – Вот, видите, что значит, нет у человека веры в себя.

Они долго шли молча.

- Да, вааще, - нашёлся наконец, Мосёл. - Умирать на тренировках ещё не всё.

- Помните, - выдохнул Кросс, - на позапрошлой Европе итальянец попал в коробочку.

- Маццони, - уточнил Русский. – Не на позапрошлой, а на позапоза.

- Ну, пока, молодёжь, - попрощался на перекрёстке Джон. – До свидания, Слав Славыч.

У метро распрощался и тренер, который отправился домой, через весь город, пешком.

Он понимал, что оказалось недостаточно психологических уроков. Но каких именно? В бытность действующим спортсменом, сразу после войны, он ещё застал наставников, действовавших исключительно подначками и насмешками: «Слабачок ты ещё, рано тебе тягаться с таким-то.» Но здесь имела место не слабая воля, нуждавшаяся в закалке, не от-сутствие характера, который, в конце концов, проявляется. Гонщик обладал волей, но во-лей болезненной, нездоровой, встречающейся у очень страстных натур, которые хотят, су-масшедше хотят, хотят как никто, хотят и не могут. Не могут не оправдать чьих-то надежд и надламываются.

В последних числах августа, в обычные для консервации сроки, на кордоне появилась Бегляна. Как положено, отмахав, со скаткой, от железной дороги, весь сороковник.

- … И девочек тоже нет? – она посмотрела на башенку.

- Старшая наша поступила, - с гордость сказала хозяйка Лесного. – На первом курсе учится. А ты всё одна?

- Уже нет. Из детского дома взяла девочку. Из своего, я ведь тоже детдомовская.

Всю ночь гремела гроза.

- Я думала, поплывём, - Пани спустилась с крыльца. В руках она держала корзинку. - Столько вылилось, а сухо.

- У нас на горе всегда сухо, - хозяйка вышла из парника с миской пупырчатых огурцов.

- Не воздух, а сплошной озон, - шумно подышала Пани-Пони. - Ой, здравствуйте, не заметила.

- Доброе утречко, красавица, - отозвался лесник, чинивший кровлю. - За грибами?

- Вон, за сараем погляди, чего далеко ходить, - сказала хозяйка.

- Нет, сбегаю в Белкин лес, там моя грядка, - улыбнулась Пани-Пони-Пени. - Ждут ме-ня белки.

И потрусила вниз по тропе.

- Не дай бог, наши девки засидятся, - сказал с крыши хозяин. - Вон, со Славкиными бе-гунками чегось не сладилось.

- Найдут ещё, - вздохнула жена.

Материнское сердце верило, хотело верить, не могло не верить. Но ни в сладком, ни в страшном сне, представить себе не могли родители, в каких краях отыщутся будущие же-нихи и какое будущее ждёт не только детей их, но их самих, прочно, казалось бы, укоре-нившихся переселенцев.

 Отправлено: 26.04.08 22:35. Заголовок: БЕГОВОЙ ЦИРК 1883 ГОДА -- второй вираж

БЕГОВОЙ ЦИРК 1883 ГОДА

ВТОРОЙ ВИРАЖ



Москва сходила с ума от скороходов.

На императорском ипподроме состоялся праздник, в котором самым интересным номе-ром были «Русские скороходы и скороходки» и «Состязательный бег с лошадью». Пер-вым был пущен г. Клочков наперегонки с лошадью, запряжённой в фаэтон. К восхищению собравшихся, человек обогнал необычного соперника и прошёл 15 вёрст за 1 час 10 ми-нут. Шутили: «Баба коня на скаку остановит, зато мужик лошадь загонит».

В саду «Эрмитаж» каждый вечер выступал австриец Кони, поскольку англичанина Кинга ангажировали на ярмарку в Нижний Новгород.

Вернулся Кинг оттуда весьма недовольным. Газеты успели раззвонить о первом пора-жении знаменитого скорохода.

- Меня заставили есть какую-то жирную пищу, - пожаловался он антерпренёру Лентов-скому. – Я сопротивлялся, но что-то ведь надо было есть. Попросил овсянки - не нашли. А, когда я уже отравился тем блюдом, то подали напиток, - он почмокал губами. – Очень вкусно… забыл название… Рвотного тоже не нашлось, и я вынужден был сойти с круга через тэн минитс.

- Не думаю, - сказал Лентовский, - чтобы вас хотели отравить. Просто русские очень гостеприимны.

- О, yes, yes.

К восторгу собиравшихся в «Эрмитаже», австриец Кони выигрывал у преследователей совсем немного. Умнов оказывался всякий раз рядом. Распорядитель выпускал теперь по дюжине желающих. Каждому доставалась своя доля поддержки, весёлых криков и руко-плесканий. На Руси всегда находились любители бечь наперегонки. Борьба за первое мес-то была сравнима с борьбой за предпоследнее. Заключались многочисленные пари. Поч-теннейшую публику развлекали звукоподражатели, зазывали на оперетку «Синяя Боро-да», но умами в тот день владело бегство.

«Последний бег мистера Кинга» был назначен на субботу. У входа в сад гарцевали конные жандармы, внутри, как и обещано, - полная роскошная иллюминация. Маэстро снова был недосягаем, показав, в часовом беге, превосходный результат: 15 вёрст и 44 са-жени. Англичанину перевели в привычные мили и футы.

Второй участник отстал на версту.

Но на следующий «последний» бег преимущество составило уже только сотня саже-ней. Профессионал, Кинг чувствовал, что русские учатся быстрее, чем он рассчитывал. А ведь необходимо экономить силы и не выкладываться всякий раз, как выражались здеш-ние жители, «от души». Требовалось доработать до конца сезона.

Между прочим, третьим, в последний раз, финишировал пятнадцатилетний мальчик. Лентовский торжественно обьявил о присуждении ему ежемесячной стипендии.

Бегомания проникла в провинцию, и Кинг получил предложение из Саратова, от неко-его купца, состязаться на 20 вёрст, на пари в 2000 рублей. Деньги были огромные, ло-шадо-ипподромные, и Кинг, разумеется был готов. Увы, купец так и не обьявился.

Через неделю состоялся очередной «Последний бег Кинга с сильнейшими русскими бегунами». Цену в афише подняли с рубля до полутора.

Забег получился любопытным. Петров, за которым англичанин следил особо, сошёл после шести кругов, вследствие, как подметил репортёр, «недоразумения в костюме». Ко-ни тоже вскоре прекратил состязание. Зато небезызвестный Клочков, победивший на ип-подроме лошадь, не отставал ни на шаг, и после шестидесятого круга Кинг забеспокоился. С антерпренёром они договаривались, что для «удержания интересу» он не будет сли-шком отрываться от соперников. Когда англичанин резко поднял скорость, Клочков упал, и доктора увели его под руки, совершенно обессиленного. Кинг выиграл очередные золо-тые часы неожиданно легко, пульс на финише не превысил 130 ударов.

Победа прославленного Кинга оказалась последней. А, ведь, подразумевалось, что чемпион застрахован от поражений, даже умышленной игры в поддавки они не планиро-вали. Впрочем, антерпренёр испытывал, одновременно, и радость, и гордость за соотече-ственников. Он даже не слишком настаивал на точном исполнении contraktа.

Михаил Валентинович Лентовский, с его конторской книгой, был не только выающимся антерпренёром, открывшим России театр оперетты и феерии, не только режиссёром и актёром, но ещё и первым в России статистиком по бегу, то бишь, настоящим, гра-мотным болельщиком. И не только болельщиком: помог Петрову с Умновым сшить специальную обувку, схожую с беговыми туфлями Кинга.

К несчастью, пришлось занести в книгу и первую жертву увлечения бегом. Газета со-общила о внезапной смерти мещанина Солнцева, «нашего присяжного скорохода ещё тре-тьего дня участвовавшего в одном из бегов». Лентовский выписал достижения Солнцева на отдельный листок: результаты улучшались с каждым разом, хотя им и было далеко до чемпионских.

Известный врач, в той же газете, заявил, что людские скачки крайне вредны и порицал охватившее всех «бегство». Подытоживал: «Если забегают и люди болезненные, в коих геморрой ходит, то и вовсе бед не оберёшься». Колонка благонамеренных речей издева-лась: «Земля наша – необозримые равнины и сама природа указала, что мы должны во-зоб-новить забытое искусство скороходства. Мы должны бегать каждый день взад-вперёд по Кладбищенскому переулку». Следом шла заметка: «Летающая женщина на Божедом-ке». О некой Пелагее, в нетрезвом виде усевшейся на окно второго этажа, и улетевшей вниз на мостовую.

Лентовский отшвырнул газету.

Первое поражение знаменитого скорохода Кинга - если не считать несчастного случая на Нижегородской ярмарке - случилось в самом конце августа.

Всё тот же упорный Петров, сделав в час больше 15 вёрст, прихватил Кинга на 82 сажени. Последний выглядел вялым. Ещё накануне сетовал на усталость и просил у хозяина three days передышки.

Хорошо, Лентовский выпустил Кони. Но тут вышел полный провал! Австрияк проиграл и Петрову, и Умнову.

Публика улюлюкала:

- Обгони-ка сперва мово мéньшего брата!

- Наши борзее всех на свете!

- Уноси ноги, немец!

- Да, он уже нога за ногу!

Михаил Валентинович радовался едва ли не больше всех. Надменный Кони был ему не по нутру. Подумаешь, известный stayer. Кинг, куда большая знаменитость, тоже чопорен, но всё же человек, поговорить можно. Россией восхищается:

- Мистер Лентовски, ваша страна чудо! На ярмарке мне говорили, что за Волгой целая огромная country… Ссип…

- Сибирь.

- Йес, Сипир.

- Спит ещё Сибирь-матушка. Там сонную одурь ещё разгонять и разгонять! Только в Москве начали.

- Как это понимать? Excuse me. Раз-го-ньят?

- А тут и понимать нечего. Наши заботы.

Следующим вечером состоялся «Второй женский бег». Снова бежали полчаса. Г-жа Орлова, которую переманили с ипподрома, была награждена золотым медальоном с це-почкой.

Затем последовала новая неудача Кинга. Огромными буквами Лентовский занёс в кон-торскую книгу: «1-й. УМНОВ. 2-й. ПЕТРОВ. 3-й. КИНГ...» Борьба сложилась отчаянная. Англичанину было уже не до тактических расчётов. Приходилось спасать репутацию. Ещё за пять минут до конца состязания он лидировал, но затем его обошли и Умнов, и Петров. Все видели, Кинг сопротивлялся отчаянно, но тщетно, русские снова праздновали победу! Умнов обогнал англичанина на двадцать саженей, Петров поменьше. Патриотической публики собралось несчётно, и она восторженно приветствовала победителей. Немного подгадили перепившие купчики, затеявшие свой бег, вернее, мордобой с беготнёй.

За одним из ресторанных столиков, с кипящим самоваром и горой апельсин, репортёр углядел знаменитого адвоката Быстрова, и завтрашний столбец открывался заголовком: «В России самый быстрый – Умнов, а самый умный – Быстров». Шапку на целую полосу – редактор дать не решился, моветон по тем временам.

Август закончился. Открытая площадь сада всё больше раскисала.

«Эрмитаж» объявил особые экстренные гуляния; в афише стояло: «Бег с препятст-виями, по образцу Парижского ипподрома, через ящики, сети, рвы и проч. Первый бег – мальчиков. Второй – женский. Третий – взрослых.

Но не удалось провести ни экстренные гуляния, ни «бег толстяков», ни «бег в меш-ках.» Плошадка стала совсем непригодной.

Англичанин Кинг собрался выехать в Италию, для отдыха и дальнейшего продолжения гастролей. Австриец Кони уезжал на родину.

Антерпренёр хорошенько угостил обоих иностранных скороходов, но австриец и после хинной водки остался несимпатичным, ругал всё русское и хвалил немецкое.

Зато с представителем туманного Альбиона посидели на славу, попели русские на-родные, прослезились.

- До следующего сезона, Кингуша! – обнимал его Лентовский.

Тот вдруг отстранился и сказал:

- Моё настоящее имя Маклин.

После ещё нескольких чарочек потомок шотландских горцев, отличавшихся скоростью хода, рассказал о турнирах, которые предшествовали ещё средневековым рыцарским:

- Они забегали на высокую гору, которая называлась «Трон короля Артура», и сбегали обратно в селение. Если старейшина не успевал выкурить трубку, - скороход признавался достаточно быстрым.

- Достаточно для чего? - не понял Михаил Валентинович. - И зачем, милый, обязате-льно в гору?

- У нас гористая страна. Ещё в Московии можно устроить бега с гандикапом.

- А сие что за зверь?

Шотландец объяснил.

- Что ж ты, мистер, раньше не сказал? Ладно, милый, до свидания. Смотри, готовься, чтобы всё вери гуд было. В горы не трудись, не пригодится.

Не ведал лихой предприниматель, что прогорит он в следующем сезоне в дым и закон-чится на сём в России цирковой бег.

- С самого начала не так дело повёл. Капитала нет, а он во всю ивановскую жарит, сломя голову. Нужно сначала капиталом заручиться, а потом потихоньку да полегоньку…

 Отправлено: 26.04.08 22:36. Заголовок: ФЛЯЙЕР -- третья прямая

Ф Л Я Й Е Р

ТРЕТЬЯ ПРЯМАЯ





Матч городов проходил в последних числах на юге. Самолёты запаздывали и легкоат-леты спешили прямо с корабля на стадион, с привычно пустующими трибунами. Аппар-таменты Королеве спорта великоваты, а его многоногое Величество, с мячом, свистком и орущей свитой, гость редкий. Прописаны на одной площади, а фактически в разводе.

Стипль-чез шёл последним, перед эстафетами, видом. Кроссу и Мослу, бойцам шестой волны, были знакомы и здешняя латаная дорожка и удобный, для разминки, парк. По ал-лее трусил, от инфаркта, грузный старик, с палкой под мышкой; завидев профессионалов, застеснялся и перешёл на шаг.

- Чего молчишь? Кросс? В порядке?

Приятель не отозвался.

- А у меня ноги пустые, и ахилл левый ноет. Осточертела вся эта карусель. На кой, ска-жи, мучаемся? Смысл жизни всё круги, круги, круги, смыслишь истину – беги, беги, беги. Всё. Последний раз молочу. На спор? Слышал про Гонщика? А про Джона нашего Волко-ва? Опять из сборной турнули.

Кросс знал о последнем подвиге лучшего бойца конюшни. Взяли на подготовку к Ев-ропе, а он наплевал на проверенные методики и заявил, дескать, у меня свой план, счаст-ливо найденный с моим тренером, заключавшийся в том, что, сделав все необходимые ра-боты, и объёмные, и скоростные, и достигнув почти оптимальной формы, сбросить всё до нуля! И дать себе неделю полного отдыха! А лучше две!! Зато потом - они со Слав Сла-вычем не раз проверяли - происходил выход на самый пик. Понятно, что боссы не вынес-ли подобного вольнодумства и отчислили из сборной.

- Всё, завязываю, - продолжал ныть Мосёл, - сколько можно ненормальным быть.

Кросс всегда охотно подхватывал перестраховочный трёп, но сегодня организм вы-творял нечто непонятное: вместо привычного мандражика - олимпийское спокойствие, подозрительно смахивающее на прозаическое равнодушие. Что за чёрт! С таким настроем и выступать нельзя. Нет, можно, конечно, но смысл?

- Вред один от соревнований, - бубнил Мосёл. – Бегали бы полегоньку, помаленьку, как мне бабушка говорила. Для здоровья. Логично?

На бульваре приятель наконец завершил свою настройку, служившую, попутно, и рас-стройкой напарника. Подскочила и забрехала лохматая собаченция. Кросс удачно лягнул нападавшую задней ногой. Глянул на часы. Пора.

Пора сосредоточиться, перебороть дурацкое спокойствие. Ради сегодняшнего дня накручены тысячи и тысячи, Бегляндия избегана вдоль, поперёк и по периметру.

Странно, откуда это идиотское равнодушие? Бывало, хотя и редко, что чрезмерное волнение оборачивалось апатией, даже сонливостью, но тут нечто иное, нелогичное. И обидное, особенно когда мышца весела, косточки надёжны, а жилкам только дай сигнал. Сегодня, может статься, единственный шанс наказать длинноногого Мосла, провалявше-гося, тривиально, в Сочи. Отпускник, мать его… Даже дважды отпускник, - академку по-лучил.

Дожил. Предел мечтаний – обыграть приятеля. Как же так случилось, что он, фанат из фанатов, нынче без трепета внимает мировым результатам и без любопытства пробегает очерки о знаменитостях? Вот, хмурый англичанин, помешавшийся на милях, обещает по-рушить все рекорды. Ну, это он зря так горячится. Потому что на соседней странице лы-бится молодой негритос, сенсация сезона, который собирается научиться читать и писать. Считать круги уже умеет.

Но бог с ними, с мировыми. Когда в самолёте метатель Василий передал журнал, Кросс чуть не выпрыгнул из кресла: «Бяка!» С обложки щурился, да, точно он! Загорелый, довольный. На обороте белым по чёрному: «Рекордсмен страны Николай Бякин». Колька Бякин! Нескладный, прыщавый и сопливый Бяка, с которым резвились в спортшколе, не зная забот и сомнений, твердя наизусть рекорды и нормативы, имена чемпионов всех вре-мён и народов.

Спортшкола была не самой сильной, и тренеру приходилось натаскивать на зачётные виды, благо уговаривать пацанов, в те времена, не приходилось. Холостяцкая тренерская комната притягивала мальчишек даже сильнее острого, лукового запаха раздевалки. Мно-гим он заменил старших братьев, иным – отцов. Особенно он возился с Бякой, постоянно убегавшим от мамки-пьяницы, и с ним, Красеньковым, выделяя их за истовость, за пре-данность делу. Ему, к тому же, требовалось особенное внимание: врождённый компенси-рованный порок сердца, а злости спортивной на семерых.

И, вот, Бяка летает по Америкам, тренеру дали заслуженного, а он добегался всего лишь до подмастерья, до кандидата в мастера, железного зачётника, каких держат на под-веске солидные оборонные конторы и какие, ни при каком раскладе, не пробиваются на первенство страны. Второй, запасный эшелон.

Но вот забрезжила догадка об истинных своих способностях. Не дрогнул, не ударился в панику, как один прыгун-тройник, который, доставая локтями пол, считал себя необы-чайно гибким, и который тут же забросил шипы, услыхав, что он «просто коротконожка». Кросс, верный подданный Её Величества, гнал сомнения прочь и трудился до потери пу-льса, исступлённо, до судорог и аритмии. Чтобы застраховаться от простуд, стал закаля-ться, и соседские шубы шарахались в подъезде от его красных трусов. Сам он, зажав от отвращения нос, проскакивал мимо чадящего на весь подъезд жёлтолицего курилки; последний, в своё время, окажется доцентом, читающим политэкономию и с презрением будет выслушивать его розовощёкий экзаменационный лепет. Прозрение всё же настиг-ло: средние данные на средних дистанциях. И вот уже нет нужды карабкаться к рекорд-ным высям. Нереально и недостижимо в принципе. Мечта приземлилась, спланировав на серебристый квадратик мастера.

На бульваре им досталось привычное и причитающееся.

- Давай, давай! Левой! Левой!

- Дынама бижить? Гы-гы-гы…

- Хэй, хлопци! Гайда до нас, до пывку!

Неприступные взгляды устремлены вдаль. Смейтесь, смейтесь, рождённые ползать, на-живайте болезни от сидячих до сердечных. Не знать вам ни радости встречного ветра, ни чудесных пружинок, без устали несущих над землёй. Никогда вам не почувствовать, как постепенно исчезает тело, и в воздухе, покачиваясь, плывёт одна голова херувима. Не ис-пытать ленивым захватывающей дух скорости, скорости не машинной, не чужой, даже не живой-конской, но своей, кровной, мышечной, непохожей ни на какую другую, скорости, что знал человек и сто, и сто тысяч лет назад. Наш бог бег! Бежим на мирный бой, отваж-ные бойцы!

- Бач, якый худэнький!

- Левой! Левой!

- Оцэ юнаки! Молодци!

Мосёл эффектно ускорился на спуске, и Кросс, в тысячный раз позавидовал страусо-вым мослам, этим ходулям, рычагам, перевитым сухожилиями. Вот где несправедли-вость-то! Кому подарен выигрышный билет, тому лениво отстоять очередь, а кто всё по-ставил на кон – выигрывает рубль. Ему бы эти ноги из-под мышек! А этим, рождённым рысаками, чтобы ощутить лёгкость зовсим нэ трэба ломить год за годом. И мало того, что не режимит, не ведёт дневника самоконтроля, так ещё и поклонник гармонического соче-тания спорта, спирта и флирта:

- Стакан эквивалентен паре палок, - учил гармонист, - или пятнашке в темпе три трид-цать.

- Жжёшь свечку с обоих концов.

- Но не одновременно, заметь, по очереди.

- А знаешь, что говорит антропомаксимология?

Однако и антропомаксимология не в состоянии объяснить, как выживают пьющие ма-стера. Конечно, на дистанции Мосёл боец, никто не спорит. Хотя развитая терпелка – ус-ловие для стайера абсолютно необходимое, впрочем, и недостаточное. Десятки связок, мышц, печёнки-селезёнки, да всё что угодно, может отозваться на скоростях, и претерпеть – единственный достойный выход. Клин клином. Слав Славыч всегда равнодушно внимал жалобам, - травмируются, обычно, по собственной дурости. У каждого органа десятикрат-ный запас прочности. Из азбуки бегуна: слушай организм, не тренируйся с расстроенным желудком (не в коня корм), марафон не терпит незалеченных травм, слушай организм.

В дневнике Кросса по поводу дисциплины записано: «Контроль над собой требует не просто повышенного внимания, умения распознавать сигналы организма, а психологичес-кого планирования, учёта неминуемых спадов и заносов.»

Свернув с бульвара, они вбежали на стадион.

Прочь все лишние и лукавые мысли! Прочь равнодушие! Сейчас я вам всем покажу! Ох, накажу, Мосёл! Йех схлестнёмся!

- Где вас носит!? – гаркнул метатель Василий, самый увесистый и уравновешенный в команде человек. – Сдвинули всё на полчаса. Сыпьте вжэ на старт!

- Участники забига на три тисячи метров с перешкодами, - подтвердила трансляция, - запрошуваются до старту.

В эти моменты ничто никогда не отвлекало, а сегодня вдруг проснулось забытое дет-ское любопытство. Он замечал и расчётливую небрежность в движениях соперников, и блуждающие взгляды, и деланные реплики, удивился траве, пробившейся на поворотах, трясущиеся руки старичка-судьи напомнили об отце, вечно недовольном, что вместо того, чтобы строить парник, он пропадает в какой-то Бегляндии.

Тренировочный стянул в последнее мгновение. Не полез в гущу, к бровке, где Мосёл толкался с долговязым эстонцем в полосатых носках. Последний выделялся ещё и яркими фирменными шиповками. Фаворит? Или мастерится?

Ещё Кросс отметил красавца-грузина и лихорадочные очи коренастого украинца, с квадратными плечами, из которых кукишем торчала бритая башка. Хлопец явно откушал горилки для тонуса, но таким битюгам всё равно на семи кругах ничего не светит.

Сам он оставался спокоен и пуст. Оставалась ещё надежда, что накатит запропавшая куда-то злость, взыграет адреналинчик, и всё, всё, кроме предстоящей борьбы, уйдёт на край зрения и слуха. Но ни протяжное, натягивающее нервы «Вни-има-ани-ее…», ни электрическое «Арш!!» не высекли искры азарта.

Стартовый вираж.

Прямая.

Первое, «самое низкое» препятствие.

Разорванные ветром крики болельщиков.

Снова прямая.

Ещё одно полосатое препятствие.

Вираж.

Она! Родная яма.

С верхотуры трибун стиплёры схожи с таракашками, безо всяких усилий перебираю-щими лапками. До поры. До первой ямы с водой. Где многие превращаются в лягушек. Когда даётся старт стипля, искушённые зрители скапливаются там, где кувыркаются шу-ты Её Величества.

Было время, и он скакал козлом и, зажмурившись, плюхался в воду, с трудом выпол-зал. Искал на трибуне Слав Славыча с ребятами, махал, мол, всё о' кей, всё так и задуман-но.

- Падая и вставая, ты растёшь. Падая, ушибаясь и вставая, ты растёшь, - говорил учи-тель. – Спринтерами рождаются, а стайерами становятся, становятся, становятся. – И по-казывал, как лучше прыгать через упавшие деревья.

Первые круги все держались слитно. Кросс замыкал забег. Темп взят вполне прилич-ный, похоже, семьдесят одна, не хуже, кто-то сегодня славно накушается. На третьем от-валились чайники, москвич с эстонцем. На пятом спёкся красавец кацо. В голове, всё да-льше уползавшей от хвоста, осталось трое.

Кросс и кряжистый хлопец трудились, препятствия штурмовали и облизывали, а длин-ный Мосёл небрежно перешагивал цаплей. Со стороны казалось, что Кросс не бежит, а па-дает на каждом шагу, чудом успевая подставить конечность. Голова моталась, точно у до-хлого петуха. Приятель, рядом, смотрелся лёгким атлетом, Ахиллом. Слава богу, природа не терпит совершенства, и ахиллесовой пятой Мосла была утробная музыка, отчётливо возникавшая в области пупка, при достижении определённого темпа. Впрочем, ему и пята шла на пользу – соперников тошнило от урчания, напоминающего машинную стирку.

- Последний круг! – крикнул судья. - Последний круг!

Мосёл оглянулся на соперников и стал полегоньку отрываться.

- Пэт-ро! Пэт-ро! Нэ-вид-пус-кай!

- Ма-сёл! Ма-сёл!

- Нэ-вид-пус-кай!

- Ма-сёл! Кро-ос! Дер-жись!

И чего беснуются, мелькнуло у Кросса, тоже мне финал олимпийских игр, театр бего-вых действий.

Один тип из их команды, тот самый, тройник-коротконожка, с которым у Кросса была взаимная неприязнь, выскочил из своего сектора на дорожку и взвыл, дёргаясь, как припа-дочный:

- Ну, Кроссик, давай, родной! Жми! Спурт, спурт!

Всю предпоследнюю прямую Мосёл имел метров пять преимущества, но на яме Крос-су, а затем и украинцу, удалось переключиться, и к финишной сотне веер превратился в тройку, они вышли плечом к плечу. В центре молотил мощный бело-зелёный Петро, а по бокам бело-голубые пристяжные.

Финишёром Кросс всегда был неважным, как говорят конники фляйром, однако сего-дня не встал и смог добавить, потом ещё чуть-чуть и ещё …

Оставалось восемьдесят метров и последняя, самая высокая полосатина. Любой стайер предпочтёт потеть гладкие двадцать пять кругов, чем прыгать на семи с половиной.

До нитки пятьдесят. Все трое – шаг в шаг.

Сорок.

Тридцать. Дых в дых.

Двадцать.

Десять. Ноздря в ноздрю.

Пять.

Добавлять было уже нечем, но они добавляли и добавляли, уже ничего не чувствуя, не соображая. На клетках Кросс ощутил, как невидимая упряжь слегка ослабла, и зелёный на сантиметр выдвинулся, а голубой отодвинулся назад.

- Эх, вы, бойцы херовы, - подошёл метатель Василий. – Хохлу кривоногому слили. Ва-аще…

Мосёл вяло огрызнулся, а Кросс спокойно потрусил заминаться, мельком отметив вра-ча, откачивавшего гарного хлопца.

Смешно вспомнить, как раньше злился, проигрывая, с каким упорством потом дресси-ровался. И вот – ни досады, ни злости, лишь равнодушная усталость. Усталость не от то-лько что отработанных семи кругов, а от тысяч и тысяч предыдущих. И ни малейшей ра-дости, хотя наказал-таки длинного, и личный установил, и теперь до серебристого квад-ратика всего-ничего.

Сквозь глухое равнодушие просачивалась обида. Он чувствовал себя обманутым, и одураченным. Мучить, истязать организм, как никто, терпеливо залечивать болячки и тра-вмы, просыпаться от пугающей сердечной аритмии, вытвердить наизусть медицинскую энциклопедию (по разделу «пороки сердца»: водолечение, ванны в Мацесте), постоянно размышлять о смерти, пугаться её непонятности, штудировать физиологию и методику, снимать и монтировать циклограммы, дабы выправить корявый стиль, знать о беге поболе иного тренера и… и так ничего и не добиться. Толстенные дневники, усеянные графика-ми, расчётами и раскладами, напоминали затянувшееся доказательство какой-то теоремы. Теперь ясно какой. Несложной. Наивный восторженный кретин! Идиотские лозунги над кроватью: «Делай не то, что можешь, а то, что не можешь! Хочешь стать сильным – бегай! красивым – бегай! умным – тоже бегай!»

Очень хотелось стать и красивым, и умным, и первым. В котелке пыхтела каша из фак-тов, теорий и планов. Хорошо ещё, хватало ума не копировать чемпионов, дотумкал, что пища одному - отрава другому, тем более с таким врождённым дефектом, как у него. Трёхразовые тренировки, самомассаж по Саркизову-Серазини, тщательный режим, надо-едливый аутотренинг. Неуж всё прахом?!

Бывали, бывали и победные мгновения, минуты смакования, часы удовлетворения, случались и горки-пригорки, которые хотелось принять за вершины.

Да, плохо быть грамотным всезнайкой и энтузиастом. Впрочем, Соломон Русский, ко-торый Рускин, тот знает и поболе. Русский любит судить, организовывать и комментиро-вать, причём умеет делать сие не уныло, не упиваясь собственным голосом и остроумием, не отпугивая случайных зрителей излишней статистикой. А уж говорит Русский - дай бог большинству русских. Редчайший случай профессионального спортивного конферанса.

Матч городов завершился, как водится, эстафетами, награждениями и всеобщим рас-слабоном в гостинице. Кросс, верный заветам учителя, от коллектива откололся, посетил пару музеев и местную выставку. На базаре долго выбирал грецкие, способствующие ро-сту гемоглобина, орехи и укрепляющую сердечную мышцу курагу. Выходя из ворот, стол-кнулся с Василием и Мослом, рыскавшими в поисках приличного вина. Метатель, вдоба-вок, запасался джинсами и прочим дефицитом. Стипендия не светила уже второй семестр. Всё из-за матфизики.

- Представляешь, какой гад, - жаловался Василий Мослу. - Другим дополнительные за-дачки, а мне нет. Миленький такой, профессор.

- Миленький?! Так это ж боец из нашей конюшни! Когда-то давно у Слав Славыча тре-нировался, - Мосёл сразу вспомнил фамилию из Райской тетрадке; кажется, даже и спот-кнувшегося выигрывал. Кстати, стишок про статуэтку надо закончить. Любопытно бы по-зна-комиться с человеком, его слепившим. Споткнувшийся чем-то притягивал взгляд, хо-те-лось, поворачивая разными ракурсами, разгадать его загадку.

Каждый подрабатывает, как умеет: Василий фарцует, Кросс катает на овощебазе бочки и разгружает вагоны, а Мосёл позирует студентам-художникам: дремлет, часами, на табу-рете.

От нечего делать, Кросс, вааще-то презирающий развратные удовольствия, присоеди-нился к поискам алкоголя. Метатель загораживал встречным дорогу, расспрашивал и вскоре добился своего.

- Есть точка, - объявил он бегунам. - Но в пригороде. И в розлив.

Приятели купили пластиковую канистру и сели в автобус. Увы, загородный магазин оказался закрыт, но рядом, на соседнем особняке, висела многообещающая мраморная до-ска:

. Н И И В и В .

Секретарша научно-исследовательского института виноградарства и виноделия оттара-банила:

- Продажей не занимаемся, в исключительных случаях, по безналичному, по заявкам организаций, представителям.

Двумя голосами, при одном сопротивлявшемся, исключительным представителем был избран метатель. Мосёл пожертвовал пёстрый шейный платок, а Кросс кандидатский знак, издали неотличимый от мастерского.

Представительно улыбаясь, Василий передал директору, бритоголовому толстяку, при-вет от чемпионов замечательного северного города, гостящих в неповторимом южном, по-ведал о завершившемся королевском турнире и выразил надежду, что улетающей в пол-ночь организации удастся увезти, помимо приятных воспоминаний, и …

Директор неторопливо дегустировал могучий торс гостя, плечи и шею.

- В порядке исключения, - присовокупил метатель, - за наличные.

Бритоголовый безмолствовал.

Атлет решил, что выбрал неверную тактику. А толстяк просто вспоминал молодость: да, были когда-то и мы битюгами, но тридцатилетняя выдержка, и вот уже тело, как боч-ка, а в печёнках камень, да и не винный.

Метатель неуверенно произнёс:

- Нам бы немного. Ведь, скоро годовщина великоктябсыцылистичреволюц…

Директор вздохнул, поскрёб серебристо-багровый затылок:

- Устроять чемпионив сто пьятьдесять литрив?

- О! Нам… нашей команде хватит и двадцати.

Хозяин НИИ ВиВ хмыкнул и выписал квитанцию на тридцать литров десертного, ещё даже не имеющего имени напитка.

- Ийдыть до лабораньской двери.

На дверях лаборатории значилось: «Отпуск производится только в тару заказчика и не производится в выходные дни, а также и в будние. Исключая четверг.»

- Но сегодня среда, - растерянно заметил Кросс.

- Южная шутка, - предположил Василий. – Ну, что ж, кинем жребий.

Менять билеты на завтрашний рейс выпало Кроссу. Прикупили ещё канистру и верну-лись в гостиницу, где догуливали победители и побеждённые. В прошлом году оттягива-лись в ресторане, и вышло накладно, да и тренеры перехрюкались у всех на виду.

Мослу передали гитару, и тот, размявшись парой рюмашек, завёл свою фирменную:



Бегу внутри себя, снаружи,

Бегу насквозь и наугад,

Бегу к тебе, расплескав лужи,

Бегу, куда глаза глядят.

Бегу за Гончими за Псами,

Бегу за совесть, не за страх,

Бегу, чешу, сучу ногами…

Пусть говорят: вся жизнь в бегах!

Атлеты употребляли водку и коньяк, атлетки сухое. Прибалтов на смычку пришло ма-ло. Сибиряков уже растаскивали по номерам. Василий пил наперегонки с известным мос-ковским шестовиком.

- Знакомьтесь, - Мосёл указал на появившегося приятеля. – Художник беговой дорож-ки.

Кросса принудили отравиться какой-то красной бурдой, и он долго отыскивал, среди острых блюд, безопасную, для желудка, закусь.

- С ним, девушки, был один страшный случай. Кросс, расскажу? Бежит он как-то и ви-дит вдалеке бегуна. Захотелось догнать. Прибавил, приблизился. Ещё поднатужился, на-конец, нагнал, глядь, а это не бегун…

Девицы смотрели недоумённо, то на Мосла, то на Кросса.

- А это ходок, человек, спортивной ходьбой вихляет, - Мосёл сделал паузу. – Но, глав-ное, что это не он, а она.

Красавица молдаванка смеялась громче всех.

- Хорош врать-то, - усмехнулся Кросс. Подумал: про тебя бы рассказать, как после се-анса с одной душечкой, прибежал испуганный: «Мышцу, бля, потянул!» А дело как раз накануне соревнований.

Захотелось познакомиться со смешливой молдаванкой, дальше всех сиганувшей в дли-ну. Она напомнила ему лесникову дочку, которую до сих пор не мог выкинуть из сердца. Мосёл рощу уже вырубил, а он всё кружит вокруг одной сосны, вспоминает о том, как со-провождал её в библиотеку и в райцентр за продуктами, неумело целовал, неловко обни-мал. Непрестанно цитировал, из лирических брошюр, про раненное любовью сердце, но однажды наткнулся на строчки:

О, сердце! Когда леденея

Ты смертный почувствуешь страх…

И скорее перелистнул, испугался, сердечный порок настиг и тут; подумал о непости-жимости своего истинного тренера, о смерти.

Ближе к полуночи проводил команду в аэропорт. Остался один. Взгрустнулось. Сна ни в одном глазу. Да, ну его к чертям, режим этот! Стоит ли терзать организм! Носись он хоть двести лет, всё равно не попадёт к королевскому двору, всё равно останется проста-ком, самым тренированным в королевстве, но простаком.

С каждым годом шансы будут падать, спорт всё меньше походит на занятие взрослых, всё более на забаву детей, которых можно увлечь красивым значком. По крайней мере, ра-ньше. Ах, как они с Бякой прыгали, получив синий значок второго взрослого! Орден! Пусть, один на двоих. Носили по очереди. И каким потрясением было узнать, что «канди-дат» идёт за червонец, мастер за четвертной, а заслуженный (заслуженный!) за столь-ник.

Кросс брёл по ночному проспекту. Из редких прохожих редко кто двигался по прямой. На каждом углу одни разливочные, и ни единой отливочной. Вспомнилась десертация о лучшей подтирке в лесах Бегляндии; где доказывалась внеконкурентность лопуха, потом шли листья орешника, клёна, ольхи и крапивы.

Да, он навсегда останется простаком. Спорт любил бескорыстно, не ощущал себя мо-нахом, обороняющимся от мирских искушений постами и молитвами, хотя пухлые днев-ники и напоминали оные. Всегда приятно полистать и победные страницы, и потную хро-нику будней, междусобойчиков и прикидок, жестоких гонок на сборах. Приятно вспом-нить, как рубились и зарубались, вырубались и отрубались.

Выжал из себя всё? Похоже, очень похоже. Как Древнегреческий Воин. Выжал благо-даря обманам. Рекорды поманили и обманули. И книжная премудрость. И собственный телячий азарт. И ещё Слав Славыч. «Надо работать и верить, верить». И ведь прекрасно видел заурядные данные и дрянную технику, но не остановил, не подсказал, не отгово-рил. А, может быть, наоборот, поступил мудро: не стал гасить огонь, дал потухнуть само-му. И, вообще, ты, братец, неблагодарная свинья – вспомни, как изумились врачи, когда определили, что дырка в сердце затянулась: «Как врождённый?! Как компенсирован-ный?!»

Пора задуматься о завтрашнем, нет, послезавтрашнем дне. Завтрашний ясен: осадить на всём скаку и махом отвергнуть скромную монаршью милость он не сможет, не готов удовлетвориться тем малым, чему радуются такие, как Пани-Пони или Руки Слабые. Ох, как долго удавалось отгонять неприятные мысли о послеспортивной жизни, потом, думал, потом всё прояснится и образуется, как-нибудь, само-собой, что-нибудь, авось, небось. Да часто и мыслей-то никаких не наблюдалось; удивлялся, отчего это у йогов считается та-ким трудным достижение состояния полного безмыслия; он достигал его запросто, безо всяких усилий.

А сейчас главное одолеть неуверенность. Помимо упорства и здоровья, щедрая Коро-лева наградила страхом перед будущим. После спорта, с его незамысловатыми правилами, ожидают куда более мудрёные игрища. До сих пор жила только часть, обидно-незначите-льная часть существа, организм. Изучал лишь язык тела. Но в следующей жизни он учтёт опыт, выберет то, в чём природа не обидела. Пока, правда, не очень понятно, в чём имен-но? Ничего-ничего, определимся, разгадаем, упрёмся, и ужо ни за что не лопухнёмся.

Важно постепенно сбросить обороты. Он помнил, как однажды на Зимнем стадионе тренер подозвал их, мальцов, и показал: «Видите, человек сидит?» Они с Бякой посмот-рели: ну, сидит, мужичок-кубышка, и чего ему, сизоносому, здесь надо? Тренер громко прошептал: «Это Владимир Петрович Куц». Через несколько месяцев легендарный бегун скончался. Уходили сивку не крутые горки, сердцу оказалось не всё равно, что пятнашки, что стаканы.

Проспект незаметно обернулся деревянной поселковой улицей, с редкими фонарями. На часах пол-третьего. Вокруг ни души. Темно, тепло и тихо. Всё небо в крупных звёздах, Геркулес вааще весь виден.

Кросс вдруг рванул с шага и побежал. Словно неслышный стартовый пистолет выст-релил. И ноги понесли. Куда? Зачем? Кто бы знал.

Из освещённого окна донеслась музыка, строгая повторяющаяся мелодия, круги како-го-то танца. Он вслушался, перешёл на шаг, остановился. Каждодневная тренировочная усталость тупила чувства, и он был равнодушен к любой музыке: тихой, громкой, бодрой, печальной, эстрадной, симфонической. Разве что марши возбуждали, поднимали тонус. Вот и эта, неожиданно заворожившая, походила на марш. Хотя, нет. Звуки становились всё громче, мелодия всё чётче, подчиняясь распорядку, но и, непонятным образом, посте-пенно обогащаясь, превращалась в свою противоположность, звала к страсти и хаосу.

Неведомых страстей! Вот чего не хватало в жизни. Всегда остерегался риска и убегал от сумасбродств. Теперь ясно, что целевое житие – неудачное, незадачливое подражание Слав Славычу, бег по чужим стопам. Может быть, и с лесовичкой поэтому не повезло.

Музыка пропала. Он повернул обратно. По щекам текли слезы.

Около восьми утра забрал из номера канистры и поехал в НИИ ВиВ. Прислушался к организму, отметил обострение слуха и отсутствие сонливости, ожидавшейся вялости. На автобусной остановке купил, как наказывали приятели, несколько газет.

За «лабораньской» дверью обнаружились ведущие круто вниз каменные ступени, двад-цать, тридцать, более сорока осторожных шажков. Небольшой круглый зал был завален крышками от бочек, ободами и прочей утварью. Двери отсутствовали, но люк, возле сте-ны, скрывал следующую лестницу, деревянную и почти отвесную.

Он очутился в громадном подземелье, со множеством пузатых дубовых бомб, таивших в себе неведомую научно-исследовательскую начинку. Тишина стояла оглушительная, не-мыслимая. Тяжело пахло земным чревом. Из скрытых ниш исходил слабый свет. Долго он не двигался, не решаясь ничего предпринять, потом пошёл по проходу, мимо самых ог-ромных, лежащих на боку, бочек. Свернул налево, направо, снова направо. Нигде никого.

Вдруг сверкнула голая лампочка. За стоящими на попа небольшими бочками, в закут-ке, хоронился маленький сморщенный человечек. Кросс остановился. Нос старичка был точь в точь баклажан, только разноцветный. Старичок писал в пухлой тетради.

Видимо, старший научный сотрудник или ведущий экспериментатор. Посетитель за-стыл в нерешительной почтительности. Не успел вежливо кашлянуть, как дедок шумно потянул в себя воздух и обернулся. Молча взял квитанцию. Обнюхал. Сверхразвитый ор-ган заменял уши, глаза и, отчасти, язык. Отложив бумажку, ведущий сотрудник отвернул-ся к колбам и принялся ковырять в экспериментаторском носу. По очереди всеми пальца-ми, подбирая самый подходящий. Потом поставил в тетрадке закорючку и засопел. Сопел сильно и долго, казалось, напрочь забыв о представителе организации.

Кросс, помявшись, смущённо пролепетал, что сам он непьющий, но Васька, то есть, сборная команда, то есть, организация…

Старший научный встрепенулся:

- Зовсим нэ пьешь? Можлыво, николы нэ пробував?

- Да. То есть, нет. Я вааще-то…

Старичок нахмурился:

- Ийды сюды, незайманый, - он уже стоял у ближайшей лежачей бочки. Покрутив кран и наполнив мензурку до краёв, приказал:

- Пый. Пый, бисив сын.

Винодевственник не успел разобраться в первом впечатлении, как очутился у следую-щей бомбы.

- Вына нэ любыть! – возмущался хозяин подземелья. – Що вин каже, люды добри. А, ну, пый!

После третьей пробы сошла благодать. Мысли поплыли и запузырились. Оказывается, под землёй не Тартар, а, наоборот, Олимп… Первая яма с вино ...

 Отправлено: 26.04.08 22:36. Заголовок: ФЛЯЙЕР -- третья прямая

... м… Мосёл и Васька лопнут от зависти. Ик… Какой, однако, вкус у этого розового алкоголия… Двести грамм в сред-нем темпе эквивалентны… Ик… Пусть я сегодня слаб и хил, но завтра я буду полон сил… Странная вещь, непонятная… Кажется, научно-божественный чем-то недоволен… Ик…

Сотрудник с отвращением обнюхивал его пластиковые десятилитровые ёмкости.

- А дэ чипы, скакун? Затички дэ?

Икая и блаженно улыбаясь, Кросс скрутил из газет затычку.

Старичок рассвирипел и затрубил носом:

- От дурный, аж свитыться! - по его необыкновенному рабочему органу пробежала су-дорога, спектр сдвинулся в фиолетовую сторону, и теперь это уже был совершенно нату-ральный баклажан.

Божественно-научный дунул на бумажный скрут, и тот пропал. Сотворил из воздуха добротные, в размер, деревянные пробки.

Вознесение спортсмена на поверхность земли произошло, безо всякого сомнения, с ан-гельской помощью.

В автобусе, в самолёте, в родном метро, всюду, куда он втаскивал свои дешёвые амфо-ры, все дружно крутили головами, желая хотя бы увидеть источник невозможного, немыс-лимого благоухания.

 Отправлено: 26.04.08 22:38. Заголовок: ТРИ ГОНЦА -- третий вираж

ТРИ ГОНЦА

ТРЕТИЙ ВИРАЖ



Аппетит несколько подпортили разведчики-слуги, доложившие, что в лесу не менее пятисот человек. Барон Джон Кэндел, хозяин замка, удалил слуг и обратился к гостям-рыцарям, Гэвину Динингтону и де Фресси:

- Мы долго не продержимся против такого войска.

- Войска?! – возмутился дородный Динингтон. – Это же просто скопище разбойников. Один мой воин стоит тридцати таких вояк. Грязные свиньи!

- А тем более рыцарь, - поддержал де Фресси и погладил свою застёжку, украшенную золо-тым «любовным бантом». – Мне совестно выехать на них с копьём.

- Сэр, - возразил Динингтону барон, - это вам не трусливые французские крестьяне (де Фрес-си прикусил губу), не мавры и даже не сарацины. Нас осадили вольные йомены, из которых каждый второй попадает стрелой в мелкую монету.

- Эти бродяги разбегутся, едва увидят моё знамя, - упорствовал де Фресси.

- Взгляните в окно, господа, - пригласил хозяин замка. – На лесных тропах от вашего воору-жения и боевых коней не будет никакого проку.

Гэвин Динингтон воскликнул:

- Проклятая комета! Из-за неё все эти смуты. Приор верно говорил, что она если и не пред-вестник конца света, то всё равно ничего хорошего не означает.

- Пресвятая дева, – перекрестился Де Фресси.

- Кометы означают смерть королей, - сказал барон.

Вторую неделю стояла хвостатая звезда в сентябрьском небе 1264 года. Англией правил протектор Симон Монфор, учредивший самый первый парламент, в который были допущены представители городов.

По склонам холма со всех сторон расстилался тенистый парк из раскидистых столетних вя-зов, переходивший в лес, в густые дубравы и берёзовые рощи. Осенний убор смотрелся велико-лепно.

- Но у них наверняка нет осадных машин и составных лестниц, - сказал Динингтон.

- Да, у них только вилы и цепы, - согласился Джон Кэндел. – И хорошо, если пара мечей, но зато есть луки со множеством стрел. И ещё не забудьте, мои рыцари, про греческий огонь*.

- Что же вы предлагаете, чёрт подери?

Барон спокойно ответил:



* - нефть

- Я полагаю, что не лишним будет послать гонца в Ньюкасл*. Мой гордый шотландец Мак-лин знает дорогу.

После недолгого молчания Динингтон вымолвил:

- Уж если посылать, то не одного. Среди моих оруженосцев есть бывший королевский ско-роход.

- А если у них засады на всех тропинках? – пробормотал де Фресси. – Но так или иначе, у меня тоже имеется подходящий человек. Он, может быть, и не так скор на ногу, но ловок и со-образителен.

- Великолепно! – обрадовался барон. – У нас три гонца, которые могут исполнить поруче-ние.

В библиотечный зал (у барона было одно из крупнейших в Британии собраний книг и свит-ков, почти две сотни, а в ларце хранилась ценнейшая копия с герефордской карты) привели чет-верых: гонцов и лесничего, хранителя парка, лучше всех знавшего ближайшие окрестности. Стены зала были увешаны охотничьими рогами, колчанами, головами оленей, волков, вепрей, мехами всевозможных зверей.

Три городка находились примерно на одинаковом расстоянии от замка, точнее, два городка и замок Уэрхед. Решено было по самому гористому северному маршруту отправить крепко сби-того горца Маклина. На восток, к замку, где заросли были не слишком густы, а тропа широка, должен был бежать скороход Динингтона. А ловкому человеку де Фресси, выпадал опасный, хотя и сравнительно короткий, путь на юг.

Барон собственноручно изготовил три послания. И распорядился, чтобы гонцам выдали в дорогу всё, что те сочтут нужным.

- Отправитесь, как только забрезжит. Утром туман рассеивается быстро. Вы должны успеть миновать все засады.

Вечером приор Эймер отслужил особо торжественную мессу во спасение замка и его обита-телей. Барон был не самым ревностным католиком, и замковая церковь не смогла вместить всех мирян. В отличие от огромного парадного зала, украшенного множеством ковров, где на ужине присутствовали прекрасные дамы, несколько эсквайеров и многочисленная челядь всех трёх свит. Восковые факелы в серебряных подсвечниках освещали стены, убранные богатым оружием, щитами с девизами и старыми флагами и знамёнами. Де Фресси был, как всегда, га-лантен и изящен. Динингтон рассказывал про свои подвиги, во время последнего Крестового похода, когда его звали не иначе, как «Jron fist in a velvet glove»**. Де Фресси, тонко улыбнул-ся:

- Бывает, шёлковая перчатка перевешивает железную рукавицу.

* - Newcastle upon Tyne. Castle – замок (англ.) ** - железный кулак в бархатной перчатке

И, ни к селу ни к городу, принялся долго и занудно, как плохой менестрель, повествовать о своём предке, храбро рубившемся при Гастингсе.

- Его предки, похоже, древнее Адама, - подтолкнул соседа Динингтон.

На десерт барон Кэндел читал стихи:

Труба зачинщика надменный вызов шлёт,

И рыцаря труба в ответ поёт,

Поляна вторит им и небосвод.

Забрала опустили седоки,

И к панцирям прикреплены древки;

Вот кони понесли, и наконец,

С бойцом вплотную съехался боец.

Вино в изобилии стояло на большом дубовом столе, и, ближе к полуночи, проводив прекрас-ных дам, рыцари соревновались уже в питии; не отставал и брат Эймер, поклонявшийся и Богу всемогущему и Бахусу всепьющему.

На дворе, где размещались слуги, в небольшом закутке, ужинали гонцы.

- Вы не слышали про Огненные Кресты? – удивлялся горец Маклин. – Это сигнал тревоги. У нас, скоттов, благодаря Огненным Крестам, весть о войне разносится мгновенно. От горы к го-ре, от селения к селению, все кланы связаны этим. Не найдёшь скотта, который не любит бегать по горам!

- А я больше года был личным скороходом короля, - похвалялся вассал Динингтона, долго-вязый малый в оленьих чулках. – Не просто в команде скороходов, а личным. У меня была от-дельная комната и шестеро слуг.

Скороход почти не притрагивался к пище, только пил воду из серебрянного кувшина. Горец лопал овсянку, оплот Шотландии. Человек де Фресси помалкивал, улыбался и ел за троих, на-легая на сочное рагу с чесночной приправой и на плотный, полный жира, пудинг.

- А ты чё всё молчишь? – не выдержал скороход. – Самый умный?

- Хочу стать рыцарем, - усмехнулся человек.

- Ну, это ты загнул, ловкач. Рыцарское звание нам, простым людям, не светит.

- Бывали случаи, я слыхал, - слуга де Фресси зачерпнул пива. – Пью здоровье благородного барона и за… своё!

Покончив с ужином, ловкач отыскал разведчиков, рыскавших утром вокруг замка, и попро-сил рассказать, где те видели йоменов.

Ночь вот-вот должна была передать эстафету утру. Барон и рыцари, не сговариваясь, каж-дый по отдельности, переговорили со своими гонцами и посулили приличное вознаграждение, если те доставят весть первыми.

К сожалению, святой отец не смог как положено проводить гонцов, Бахус поборол Бога. Из секретных ворот, мимо родового бароньего склепа, метнулись одновременно: берет и короткие клетчатые штаны скотта, плащ и чёрные чулки королевского скорохода и зелёный суконный ка-фтан ловкача. После арки, увитой плющом, они разбежались в разные стороны. Впрочем, лов-кач скорее вприпрыжку шёл, чем бежал.

Горец Маклин на своей тропе не встретил ни одной засады и через милю уже мог припус-тить во весь опор: по склонам он вбегал легко, как олень, а вниз больше тормозил, можно было запросто сломать шею. К тому же окрестные леса славились тем, что в них водились бесовские слуги, которые знать не знают, что в писании сказано: «Не причиняй зла помазанникам моим». Лучше оббежать самые опасные места, от греха подальше. И Маклин спешил через лощины, ве-ресковые, с переплетённым миртом поля, на которых паслись группы ланей и красавцы олени. Невольно вспоминались родные края, озеро Лох-Ломонд, дедушка, который часто пел кельтс-кую балладу про Малькольма III, повелевшего лучшим скоттам взбежать на вершину самой вы-сокой горы и вернуться обратно; самый быстроногий получал королевскую награду, целое ста-до коров.

Гонец постоянно поглядывал на небо, на хвостатое чудовище. Облака, похоже тоже напу-ганные кометой, обходили его стороной.

Скороход оказался не так удачлив: прямо на пути его оказалась стоянка разбойников, ватага йоменов, спавших у догоревших костров. Пришлось подвязать плащ и углубиться в заросли, в смрад и мглу. Налетел на кусты шиповника, потом на болотину. Долго и осторожно крался, опасаясь силков и капканов. Выбравшись на дорогу, он плотнее укрепил заплечный мешок и припустил во весь дух. В мешке лежала фляга воды, кусок козлятины и каравай хлеба. Чаща ещё спала, только изредка ухала, как злобная ведьма, выпь.

Третий гонец, слуга де Фресси повёл себя странно. Отойдя на расстояние, достаточное, что-бы нельзя было разглядеть с башни, он отстановился, глянул на небо, дабы определить, где вос-ток, где запад, и направился прямиком в лапы разбойников.

В замке жизнь текла привычным путём: выбор занятий был невелик. Дамы примеряли наря-ды, готовясь к зимним балам, кои ожидались при королевском дворе, звучали высокопарные и льстивые комплименты. Рыцари играли в шафлборд и кости. Время от времени выходили на крепостную стену. В подражание Готфриду Красивому шлем де Фресси украшала ветка дрока. Динингтон смело ходил по открытым местами, грозно поглядывал вниз и проверял арбалеты, а хозяин замка барон Джон Кэндел опасался выглядывать даже в бойницы. Каждый смотрел в не-бо, не признаваясь друг другу, что разбойники пугают их сильнее, чем сверкающая комета.

- Здравствуйте, преподобный отец, - со смешком поздоровался барон.

Брат Эймер хмуро кивнул, у него разламывалась голова.

Обсуждали шансы гонцов. Спорили. Каждый отдавал первенство своему слуге. Де Фресси на ходу сочинял подвиги своему ловкачу, Динингтон расписывал чудесные качества рыцаря длин-ных ног, а барону Кэнделу оставалось только утешаться недавно вычитанной фразой: «Безно-гий, ковыляющий по верной дороге, обгоняет рысака, скачущего не туда.» Wait and see.*

- Поздравляю вас, господа, - неожиданно проговорил барон. - Мы с вами изобрели совер-шенно небывалую забаву.

- Не понимаю, - нахмурился Дининнгтон.

- На турнире могут сражаться всегда только две стороны, не так ли? Будь то одиночки или партии.

- Разумеется.

- А на нашем с вами ристалище можно посылать и трёх, и четырёх гонцов, да сколько угод-но – исходя из числа игроков.

- Клянусь пресвятой девой! – воскликнул де Фресси. – Это великолепно! Нужно будет рас-сказать при дворе.

В эти самые минуты его слуга, ловкач находился в стане разбойников. Удивительно, но он не обнаружил ни единого бодрствующего, поддерживающего огонь, охраняющего наконец. Йо-мены спали на телегах, на хворосте, на голой земле, кому повезло на стоге сена, постели звездо-чёта. Ловкач принялся разводить костёр. Туман таял. Зашевелились первые проснувшиеся. И никто не удивился, увидев чужака. Напротив, ему стали подсоблять, несли берёзовой коры, су-чьев. Ловкач не знал, что и думать. Поначалу он просто собирался перейти на сторону повстан-цев, ему уже давно приелась служба у напыщенного олуха, который, скрывая худородное про-исхождение, всякий раз радовался, когда его путали с известным де Брасси. Слуга давно ждал момента.

И вот он настал. Но сбивало с толку то, что в лагере обнаружились женщины, дети, старики. Просыпаясь, люди неторопливо готовили еду. Не видно было ни вил, ни дубин, ни кнутов со свинчаткой; луки валялись, но стрел было явно недостаточно. Вожака - ведь, каков вожак, та-ково и стадо - никто показать не мог, йомены не могли взять в толк, что он от них хочет. Народ был напуган, говорили про «сочетание Марса и Сатурна, которое сулит беду, которая, впро-чем, детская шалость в сравнении с тем, что можно ждать от хвостатой звезды». Люди боялись, но никак не казались агрессивными.

Ловкач покинул лагерь и, спустя некоторое время, отыскал другое скопление. И снова: те же разговоры о комете, о бéгах небесных, о грядущей чуме, та же простецкая еда. На полянах пасся скот. Никто не поминал дурные нравы, свившие свои гнёзда в замках и монастырях, никто не



* - поживём – увидим (англ.)

распевал смелых куплетов:

Норманские пилы на наших дубах,

Норманское иго на наших плечах,

Норманские ложки в английской каше,

Норманны правят родиной нашей.

Пока все четыре не сбросим долой,

Не будет веселья в стране родной.

Было три часа пополудни. Скороход увидел замок Уэрхед, до него было три-четыре полёта стрелы. Решил укоротить путь и ринулся напрямик через сжатое ячменное поле. Но по пути ос-тупился и сильно подвернул ногу. Ковыляя, приблизился ко рву крепости.

- Опустите мост! - воззвал он. – Я – Риппер*, гонец барона Кэндела, вассала короля!

Эх, не получилось покрасоваться. Утешало то (он был в этом абсолютно уверен), что спра-вился с заданием первым, и его ждала богатая награда. Он уже знал, на что потратит деньги.

Горцу Маклину на тот час оставались два перевала, считая перевал у горы Кросс-Фелл, са-мой высокой, почти три тысячи футов.

Дайте горные духи преодолеть благополучно! Местами склон оказался настолько крут, что без традиционных шотландских кинжалов было не обойтись. В долине, покрытой пёстрым ду-шистым ковром трав, оказалось пастбище, разгороженное множеством плетней. Пришлось на бегу перепрыгивать, опираясь рукой.** В конце долины, как назло, попалось болото. Откуда оно тут взялось, среди холмов? А впереди ещё тропа фей, с жуткими бегущими огоньками. Пе-ресекать тропу нельзя ни за что, сегодня День Святого Патрика.

Шотландец присел у ивняка, где бил ключ, раскрыл кошель, притороченный к поясу. Под-крепился сдобными лепёшками и вересковым мёдом. Слетелись пчёлы и пришлось сворачивать трапезу.

В лесах вокруг баронова замка никто не пел куплетов, даже и разговаривали-то с опаской. То и дело поглядывали вверх. До ловкача стало доходить, что люди из окрестных деревень просто стеклись сюда, оставив жилища. И окружили замок совсем не для того, чтобы напасть.

Он поговорил с одним рослым йоменом, с другим, третьим, все они были напуганы небесным знамением. В селениях не было ни одного священнослужителя, который мог бы объяснить и ус-покоить. Комета с каждым днём становилась всё ярче, паника росла, и народ, снимаясь с мест, собирался искать у господ защиты, или хотя бы объяснений и утешений. Сам ловкач не задумы-вался о грозном знамении вовсе, полагая, что короли ничем не отличаются от бедняков.

* - to rip – мчаться сломя голову (староангл.)

** - спустя несколько столетий состоялись конские скачки с препятствиями, а затем и лег-коатлетический стипль-чез.



«Да, не собираются они нападать! Восстанием тут и не пахнет! Напротив, они хотят защиты! Если кто им и нужен, то замковый приор. Пожалуй, самое время снова превратиться в гонца. В гонца, посланного так далеко, но выполнившего поручение так близко! И не мешкать, пока кре-стьяне сами не попрутся к господам.»

Брюхо подсказывало то же.

И, не торопясь, он направился к замку барона Кэндела.

 Отправлено: 26.04.08 22:40. Заголовок: СВЕРХПРОФЕССОР -- четвёртая прямая

С В Е Р Х П Р О Ф Е С С О Р

ЧЕТВЁРТАЯ ПРЯМАЯ





На физмехе важнейшим и труднейшим считался курс матфизики. Вёл его профессор Миленький, невысокий, плотный, пятидесятилетний. Экзамен сдавали два семестра. Про-фессор далеко не всегда оправдывал фамилию, но старался быть справедливым и даже ми-лосердным к плававшим между двумя и тремя штормовыми баллами, не топил барахтав-шихся, а бросал спасательный круг.

- У вас есть выбор: дополнительная задачка, либо …

- Задачка, задачка! - захлёбывался тонущий.

- Условия я вам продиктую, но решать будете не сейчас, и даже не сегодня.

- А-а? – недоумевал студент.

- От физкультуры вы, случайно, не освобождены?

Тут молодой слегка обижался и хорохорился: мол, не только не освобождён, но вааще не слаб в лыжах (в футболе, боксе). Тогда следовал ещё один загадочный вопрос:

- Вы слышали, что через неделю первенство вуза по лёгкой атлетике?

Учащийся, на всякий случай, кивал.

- Чудненько. Записывайте формулировку задачи. Граничные условия: спорткомплекс, стадион, дистанция пять тысяч метров. Начальные условия: стартуем, мы с вами, одновре-менно. Если ваше время на финише будет – слушайте внимательно! – хуже моего на одну минуту, но не больше, то получаете четыре балла, если на три минуты – удовлетворитель-но, ну, а если более, сами понимаете.

Студент находился в замешательстве, но случались и бойкие двоечники:

- А, если я обгоню вас?

- «Отлично», - улыбался Миленький. – Итак, выбор сделан?

- Да! Да!

- Сколько кругов в пяти километрах?

- Э-э…

Следовала подсказка:

- В одном круге – четыреста метров.

Студент выпаливал:

- Двенадцать!

- С половиной.

- Да, конечно.

- Тогда вперёд, - профессор возвращал зачётную книжку и раскрывал свою записную. - Ваш забег первый. Расписание соревнований в холле спорткомплекса. До встречи.

Обретший спасательный круг, не думая ещё о кругах предстоящих, возбуждённо вска-кивал и собирался бежать из аудитории во все лопатки.

- Да, - понижал голос преподаватель. – Просьба: особо не распространяться. Вы меня понимаете?

- Ну, разумеется! – восклицал понимавший всё на свете, кроме матфизики.

К концу весенней сессии профессору удавалось сформировать не менее трёх забегов по десять человек.

Кое-кто из озадаченных студентов начинал по утрам, на всякий случай, совершать за-рядки-пробежки, но большинство молодых организмов было абсолютно уверено, что в двадцатиминутном соревновании - не смешите! - упражнении одолеет старого милого чу-дика. Подвох чуяли, но какой? в чём? когда? Как правило, разбалтывали условия задачи, и узнавали о существовании себе подобных. Гадали, в каком забеге стартует сам, и как бу-дет сравнивать результаты и зачем ему всё это вааще.

Наступал день пятёрки. Для кое-кого сей экзамен оказывался первым в жизни, где не требовалось шпор, а списывание отсутствовало напрочь! Требовалось лишь отыскать род-ную фамилию в вывешенных стартовых протоколах.

- … Вот, он, Миленький. В первом будет шлёпать.

- Слава богу, я во втором.

- А я в третьем. Ха-ха!

Седой крепыш, в аккуратных трусах и майке, появлялся на стадионе как раз к старто-вому взмаху судьи Слав Славыча. Пожилой профессор выходил состязаться с молодёжью, и, конечно же, неминуемо оказывался позади всех.

До пятого круга. К этому моменту он настигал слабейших. На седьмом оказывался в самой гуще. А к девятому дотягивался до лидеров. Затем съедал и тех, привозя всем к фи-нишу билеты на осень.

Дюжинная задачка оказывалась отнюдь нетривиальной, начинали соображать стартую-щие в следующем забеге. Наблюдая невероятные догонялки, они испытывали смешанные чувства. Смешанность достигала хаоса, когда они видели, как милейший профессор, не успев отдышаться, снова направлялся к стартовому виражу.

И снова, хрипя и отплёвываясь, плёлся самым последним. Молодые, от ужаса, форси-ровали темп, пытаясь оторваться как можно дальше и тем только ускоряли развязку. Ста-рикан опять плавно набирал ход и побеждал за явным преимуществом.

Участники третьего забега, заворожённые, смотрели, как, с трудом переводящий дух преподаватель приближается, чтобы проэкзаменовать их тоже! Всё повторялось под ко-пирку, впрочем, изредка какому-нибудь тощему лыжнику удавалось проиграть не более трёхи удовлетворительных минут.

Паузы между забегами, специально для профессора, не затягивались: как только Слав Славыч засекал последнего финишировавшего, элланодик-стартёр Соломон Русский, на-искосок, вызывал следущую группу и отправлял её в путь. Элланодики, судьи в Древней Греции, носили заметные издалека пурпурные хитоны. Русский довольствовался вишнё-выми штанами и полосатым, собственного шитья, рукавом. Читая оздоровительные лекци, начинал с Марциалла:

Бег – это лучше всего, а на всяких свободных площадках

Всякого рода игрой тешится только лентяй.

На передышку, у Миленького, каждый раз, выходило около пяти минут.

Студенты-физмеховцы закончились, но не забеги. В четвёртом, сильнейшем, где, соб-ственно, и разыгрывался титул чемпиона института, выходили разрядники из конюшни Слав Славыча. Утонувшие на осень, забыв о своей горькой доле, с открытыми ртами, на-блюдали, как на их глазах матфизика превращалась в метафизику. Просуммировав ряд своих чайников, Миленький собирался тягаться с настоящими бегунами. Вставал в ряд не просто со спортсменами, но с разрядниками вдвое моложе.

Нет, разумеется, сильнейшим бойцам (Гонщику, Джону, позднее, Мослу, Кроссу) он проигрывал, но слабейших, выбегая из семнадцати минут, обставлял.

Кафедра физвоспитания, в лице Слав Славыча, в очередной раз, благодарила кафедру матфизики, в лице Миленького, за обеспечение массовости в самом тяжёлом виде лёгко-атлетической программы.

Миленькому явилась вторая молодость. Первая захирела в аспирантуре. В логической последовательности молодого учёного посетили: лишний вес, гиподинамия, невралгия, яз-ва и гипертония. Посетили и поселились. После защиты докторской скакнул инсульт.

Кому несут подобные букеты? Врачам, докторам, лекарям. А доктор физматнаук от-правился в Бегляндию. Имено в тот приезд он и привёз учителю редкую довоенную карту края. Леченье было назначено собачье: завести пса, но не простого Тузика, а интеллигент-ную овчарку, и трусить с ней за кампанию. Без пяти минут профессор побродил знакомы-ми местами, повспоминал былые сражения, поговорил с новыми бойцами.

Ну, что ж, сказал он себе: земную жизнь пройдя до половины, перехожу на бег трус-цой.

И перешёл. А через семестр, незаметно для себя, начал наращивать объёмы, потом ско-рости, и трусца перешла в натуральный бег. Лечебная физкультура перетекла в настоя-щую. А спустя год, вернулся, как аналитическое продолжение, спорт. Рубикон был перей-дён в обратном направлении.

Однако, спорт был уже не тот, традиционный, времён его молодости, а новомодный, занесённый из-за рубежа. Там он именовался джоггингом*, у нас прижилась «трусца», а вместо «джоггеров» - «трусмэны». Название подкачало, зато дали и расстояния, которые покорялись отечественным «нулевикам» вызывали уважение. Или иные, но тоже сильные чувства. Сверхмарафонское движение возглавили стареющие участники войны, часто ин-валиды, кто с осколком в ноге, кто без руки. Люди, которым и в мирное время не сиде-лось без подвигов, стосковавшиеся по боям, превратились из любителей марафонов в фа-натиков сверхмарафонов.

Миленький, в этой компании, был «пацаном» - как пацаном был в войну - и потому са-мым шустрым.

Клубы бега множились не хуже групп здоровья. Удручало однообразие названий: сплошные КЛБ, «Клубы любителей бега», в лучшем случае, «Кентавры» и «Гуингнмы». Ветераны войны и бега показывали чудеса выносливости и организованно трюхали от од-ного города к другому. Однажды, по высшему партийному разрешению, даже пересекли государственную границу. Волны массовости поднимались всё круче.

Профессор Миленький не просто принимал участие, но считался в движении самой яр-кой фигурой. Вместе с тем, учёный бегун избегал постоянного потного роения и предпо-читал путешествия в одиночку, используя двухмесячный преподавательский отпуск. При-способил, приторочил, под классическую скатку специальный пояс, с необходимой мело-чёвкой: паспортом, кошельком, ножиком. Марафончик утром, марафончик вечером – вот и суточная норма. Ночевал в стогах, на деревьях, в сараях. В населённые людьми пункты старался не соваться.

- Откудова будешь, мил человек? – приоткрывалась дверь.

- Бегу, вот, на юг, к морю.

- Куды-куды?!

- На Чёрное море.

- На машине?

- Бегом бегу.

Дверь стремительно захлопывалась: виданное ли дело по миру без штанов, и ведь не молоденький уже, срам, да и только.

* Joggle - тряска (англ.)

Питался путешественник подножно и мог позволить себе любую отраву, любые заку-сочные, - желудок при тряске становится, как у баклана, камни переваривает. Каждый день слал письма Слав Славычу, делился с бойцами дорожными впечатлениями. И раз-мышлениями по истории сверхдальних пробегов.

« …Институт скороходства известен с древнейших времён. У всех царей, королей, им-ператоров, у каждого при дворе имелся специалист по доставке грамот и почты: «Шлёт за ним гонца с поклоном». Иногда скорохода дублировали лошадиной силой, или курьеры на мулах, на востоке - письмоносцы на верблюдах. Впрочем, кто кого дублировал, вопрос спорный. Бегивали и перед каретами вельмож. Известно, что лунг-гом-па, тибетские мона-хи способны преодолевать по горным тропам, босиком, в состоянии лунатизма, сотни ки-лометров. О моих собственных видениях как-нибудь после. Ещё существует племя, мек-сиканское, просто живущее в трусце, всем табором по горам и по долам бегают. Непре-рывный Исход. А чтоб не скучно было - мячики перед собой пинают деревянные. Спят ли на ходу - утверждать боюсь. Видимо, всё же останавливаются. Более здорового образа жи-зни представить себе трудно. Хотя можно вспомнить кенийских и эфиопских пастухов, бегающих на высоте трёх-четырёх километров.

В нашем КЛБ бываю не часто. Одна из радостей групповой трусцы – неспешная бесе-да, как во времена древних академиков, прогуливающихся по Афинским окрестностям. О чём только не успеваешь потолковать. На асфальте можно поддерживать достаточно вы-сокий уровень разговора, среди джоггеров много со степенями. Меньше - рабочих, слу-жащих, военных. Есть личности выдающиеся, вы о них знаете из газет, один недавно про-бежал вдоль границ всей державы; даже у меня в голове не укладывается. Что после этого довоенные пробеги советских конников (из Ашхабада в Москву, всего-то по полтиннику в день). Есть ещё бегающий морж: восемь десятков, борода до пупа, по снегу босиком шар-кает.

Подружился с одним симпатичным отставником. Для меня, протирающего всю жизнь кафедральные штаны, его морские походы – удивительные приключения. На палубе умуд-рялся марафоны делать! Но попадаются и тщеславные, смешные позёры. То, что можно простить молодым студиозусам, невозможно - пожившим бойцам. Одному, боевому офи-церу, прошедшему всю Великую Отечественную, показалось мало трёх собственных ор-денов - навесил пару чужих! Конечно население, радушно встречавшее наш пробег, не мо-гло этого знать, но перед своими-то зачем позориться.»

Когда им самим, Миленьким, восхищались люди далёкие и от бегов, и от матфизики, он искренне всплескивал руками:

- Какие таланты!? Какой уникум!? Что вы! Всё исключительно горбом. Я пахарь, пашу всю жизнь за семерых, что в науке, что в спорте.

Науку удалось совместить с бегом. Дельные мысли и догадки посещали на ходу. До поры, до времени, формулы чинно соблюдали привычный порядок, но на третьем часу вдруг начинали безобразничать, кувыркаться и принимать любопытные сочетания. За сто-лом оставалось только зарисовать набеганное.

Кафедра смущённо гордилась неординарным руководителем. Когда кто-то, выслушав рассказ про спортивную допсессию, интересовался, а случился ли хоть один студент, по-лучивший на стадионе пятёрку, то есть, вставивший всё же экзаменатору - ему отвечали, что да, один такой фрукт попался. Уже успев разогреться, профессор, в третьем забеге, вдруг обнаружил, что кого-то из своих двоечников он никак не может догнать. Любопыт-но, что небеговой фигурой фрукт напоминал самого Миленького, недавнего прошлого, с оттопыренной попой и намечающимся животиком. Выяснилось, что студент никогда ра-нее не участвовал в соревнованиях по бегу, во всяком случае, по своей охоте.

Нарисовав в зачётной книжке пятёрку, профессор за руку подвёл Толстого к Слав Сла-вычу, на предмет зачисления в конюшню. Вскоре удивительный студент побил все рекор-ды факультета, не слишком при этом похудев. Разгадка феномена оказалась в простой, но редкой игре природы. Последняя, шутя, взяла, да и засунула в грудь неказистого человеч-ка мощнейший мотор. Если у обычного индивида пульс в покое около 60 ударов, у хоро-шо тренированного бойца около 40, то у Толстого бухало слева всего 25 раз в минуту. Впрочем, истинным, убеждённым бойцом Толстый не стал, хотя покушался на один из ре-кордов Джона и даже выиграл однажды статуэтку споткнувшегося. Возвратил тренеру шиповки ещё на преддипломной практике. Ну, не получал он удовольствия от бега. Что с таким дурачком поделаешь?

В другом письме Миленький сообщал:

«Ничто не ново под луной. Именно под луной. Последние дни печёт неимоверно, и, в виде эксперимента, бегу ночами. Ощущения сказочные, кайфовые. От лун-гом-па извест-но, что сумерки и светлые ночи благоприятствуют бегу, а однообразие ландшафта способ-ствует достижению транса. Нужно вперить взор в далёкую, путеводную звезду, такую чтобы и не слишком низко над горизонтом (не исчезала бы из-за рельефа), и не слишком высоко (краем глаз держишь связь с землёй). И словно по Млечному Пути ползёшь! При этом сильно слезятся глаза, просто ручьи текут, так что сторонний наблюдатель бог знает что мог бы подумать. Ещё для достижения ритмичного дыхания необходимо повторять одну и ту же фразу, но вот какую именно - секрет тибетских монахов. Современные бегу-ны дорого бы заплатили. Часто являются галлюцинации, раздвоение, видишь себя со сто-роны! Удивительное ощущение. Иногда впадал в такое состояние, когда не чувствовал ус-талости, не замечал ударов о камни, не слышал окружающего мира, мог фуговать (fuga, по латыни, бег, знают ли нынешние молодые?) хоть до восхода солнца. Наслаждение, опья-нение, озарение, эйфория - трудно подобрать слово. На заре, любуясь птицами и облака-ми, можно умчаться бог знает куда. Хотя какая-нибудь мелочь, отсутствие вазелиновой смазки или рубец в носке, может запросто вернуть на землю. Как-то попробовал обойтись без плавок, в результате стёр лучшего друга до крови. А другой раз сунул, пижон, травин-ку в рот на бегу, так потом час откашливался, - попала в дыхалку.

Слава богу, я не принадлежу к тем, кто впадает в транс помимо собственной воли, без цели. Такого одержимого можно убить, если попытаешься остановить силой.

Другое дело, к языку пристают песенные липучки, коими переполнен нынешний эфир.

О самочувствии. Если во время бега поглощён анализом, значит, неважнецкое, а, если отвлечён – стало быть всё о'кей. Впрочем, это субъективно, у других сверхмарафонцев на-оборот. К здоровью отношусь теперь серъёзно, с врачами дружу, ведь сколько уже наших, пренебрегших советами, добегались. Правда, кое-кто из ветеранов мечтал помереть на ди-станции, мол, на миру и смерть красна. Осуществили мечту. Как ни крути, а помереть здо-ровеньким большая удача. И для окружающих.

Вспомнилась, Слав Славыч, поговорка санаторных выпивох: тяжело в лечении, легко в гробу.

Пару раз, когда дорога шла в лесу, что-то со страшным шумом ломилось параллель-ным курсом. Лось? Медведь? Ужас! Ледяной пот. Ноги в коленях подрубались, остатки волос дыбом.

Вестимо, всегда что-то обязательно ноет и болит, без этого и пробег не пробег. Одно проходит, начинается другое. Теперь, вот, судороги по ночам, и ступни отекают. А при переходе на ходьбу – «морская качка».

Когда-то мы соревновались, придумывая красивые названия, вроде «пожирателей про-странств», «создающих ветер»… Так вот, «лун-гом-па» переводится, как «созерцающие ветер».

Однажды, на пятом часу бега, в лунную ночь, мне было видение монаха – говорю это как сугубый учёный-материалист – привиделся именно лун-гом-па, тибетский монах, в круглой шапочке, похожей на тюбитейку. Он будто парил над землёй, ритмично отмахи-вая правой рукой, в которой держал, кажется, кинжал.

Привет молодым бойцам. Надеюсь, не сужается круг, кружащих через рай. А десерта-ции? Не приелись? Привет Русскому, Соломону, если объявится. Он как-то рассказывал про российские бега, ещё дотярлевские. Оказывается, бег начинался в России, как цирк, завезённый из-за границы. Затем развился в массовое движение-воспитание. Нынче спорт снова превращается в цирк, в представления отдельных суперменов, накачанных допин-гом. Впрочем, беговым состязаниям превращение в шоу не грозит, - если у зрителей зате-кут ноги, тут же и разомнут.

Как там наше лесное семейство? Ваши дочки? Все живы-здоровы? Всё по-прежнему?»

Письма Слав Славыч зачитывал вслух. Бойцы доставали Книгу Райских Кругов, затрё-панную тетрадку и штудировали историю, достижения сверхпрофессора и его легендар-ных современников, Колеса и Малька. Молодые готовились к своему Кругу. Восхища-лись результатами Гонщика и Джона. А, вот, про войну поколение, перекормленное рас-сказами и фильмами о подвигах, впитывало с трудом.

Бойцы расспрашивали про Пани-Пони-Пени. Наглаживали, полировали переходящий приз, споткнувшегося бегуна, стоящего на тренерской тумбочке. Заглядывались на под-росших дочек учителя.

Меж тем, в Бегляндии, как и во всей империи, происходили серьёзные перемены. Доч-ки лесника воспользовались открывшейся государственной границей. Но не той, ближней, которую некогда пересекал Колесо. Старшая попыталась поймать француза, но тот уско-льзнул, и она осела в надёжной Германии. Младшая перещеголяла сестру, улетела за оке-ан. Родители навещали дочек, а, спустя некоторое время, поддавшись на уговоры, реши-лись на эмиграцию.

- Одна нога идёт за порог, - сетовал лесник, - а другая не хочет.

- Долг ты свой выполнил, всех захоронил, - отвечал Слав Славыч.

И лесник стал дважды переселенцем. Прощаясь, открыл другу тайну, свой страх, кото-рый укрывал всю жизнь.

- Я, ведь, в войну с год находился на оккупированной территории. Вот, и подался в глушь.

- И райцентра боялся?

- Ну да. И фамилию женину взял.

На хозяйстве остался Слав Славыч.

Волна учеников была десятой, заключительной. Молодёжь народилась избалованная, пассивная, нюхающая, крепостью не сравнимая с прежними поколениями. Конечно, спо-собные попадались всегда. Сам Слав Славыч бегал уже мало, в одиночку. Чаще сиживал у телескопа.

Зато теперь не нужно было никого заманивать в библиотечный чулан, где скопилась тьма книжек на языках. Молодёжь охотно осваивала всё иностранное.

От одного языка пытался отвратить учитель. Отклоняясь от Райского Круга, показывал санаторную фауну. Забегали и, через Поросячий Брод, на свиноферму, к чумазым визжа-щим хрюшкам.

- Интересно, о чём они хрю-хрю?

- Поймёшь пьяного язык, поймёшь и свиное хрюканье, - замечал тренер, человек так и не познавший вкус алкоголя. Последний факт всеми поколениями бойцов признавался не-вероятным. Недостижимым рекордом.

Прививка «от учителя» действовала, презрение к пьяницам и курильщикам застревало в молодых организмах; до поры, пока сами не становились зависимыми.

Ближние иностранцы, давнишние враги, вывезя могилы предков, не успокоились. За-крутилась торговля: мы им - их бывший лес (за гроши), они нам бумагу и прочее (за евро). Стали выходить книжки по истории, к примеру, об истинном прошлом края, и Слав Сла-выч посылал их другу в Америку. Или в Германию, смотря, где жил экс-лесник.

Миленький теперь присылал отчёты о командировках:

«…Города осматриваю по утрам. В несколько приёмов обскакал Лос-Анджелес и Фри-ско. Теперь ношусь по Нью-Йорку.

Как я благодарен вам, дорогой вы мой учитель, что приохотили к языкам. Разумеется, не только за это. Только много лет спустя догадался, что те машинописные страницы вы перевели на английский специально, чтобы меня заманить, для затравки. И помню своё изумление, когда гордо заявив, что одолел дюжину книг на английском и немецком, по-лучил ваш ответ: «Самое время заняться испанским и латынью.»

Не поверите, в Техасе познакомился с легендарным, трёхкратным новозеладским олимпиоником! да-да, тем самым Питером Снеллом! Занимается физиологией рекордов и пришёл к выводу, что наука - лишь малая часть в уравнении, раскрывающем структуру высших достижений. Кто бы сомневался.

А недавно пригласили в Милуоки, на астрофизическую конференцию. Хотя мой тепе-решний интерес в другом, всё же слетал. Представьте, самые умные люди планеты зада-вались «детскими» вопросами: что представляла собой Вселенная, когда была размером с мяч? или с горошину? или с протон? Горячо обсуждался принцип отсутствия границ… но в письме обо всём не расскажешь, приеду, повеселю вас новыми выдумками Хокинга и прочих гениев. Набрал книжек, по интересующей вас тематике. Фактически вся астрофи-зика на английском. Купил пять пар кроссовок, супер, как теперь выражаются, настоящие сапоги скороходы! У нас таких слоёных ещё не продают.

Русский писал мне, что раскопал протоколы, и вы, оказывается, бежали марафон в том самом 48-м, когда впервые разыгрывались медали первенства страны, и когда Ванин по-казал 2: 31, в то время, как в Лондоне у победителя было 2: 34. Были когда-то и мы на ко-не! Почему вы нам не рассказывали?!»

Последнее письмо академика из-за кордона на кордон Лесное начиналось так:

«Дорогой Слав Славыч, провидец вы наш! Утром трусил с одним местным биологом. Оказывается, научно доказано то, в чём вы нас убеждали сорок лет назад. Нервные клетки восстанавливаются! Но только, если бегать. Биолог просил передать своё восхищение.

Первой группе мышей дали вращающиеся колёса, в которых они любят бегать, как белки. Вторую группу регулярно бросали в воду, заставляя плыть к берегу. Третью ничем не беспокоили, и мышки мирно били баклуши.

Известно, что умственные способности ухудшаются, если гибель нейронов не компен-сируется рождением новых клеток. В результате опытов новые клетки появились только у бегунов. Экзамены на сообразительность они выдержали куда лучше и пловцов, и сидель-цев, показавших примерно одинаковые результаты. Последнее кажется нелогичным, ведь пловцы тоже получали физическую нагрузку, но они её именно что получали, барахтаясь вынужденно, безо всякого удовольствия и кайфа. Тогда как бегуны сами прыгали в колесо и выпрыгивали, когда хотели.

А ещё, биолог сообщил, что я похож на акулу, у которой нет плавательного пузыря, и поэтому она вынуждена всю жизнь быть в движении.»

 Отправлено: 26.04.08 22:42. Заголовок: ИСПЫТАНИЯ ЛУНГ-ГОМ-ПА -- четвёртый вираж

ИСПЫТАНИЯ ЛУНГ-ГОМ-ПА

ЧЕТВЁРТЫЙ ВИРАЖ



В монастыре Восточного Тибета умер настоятель, великий лама Дорджтоб. Через не-которое время монахи, как и полагалось, стали искать реинкарнацию ушедшего «за край печали». Ребёнку, то есть, предполагаемой инкарнации, должно было исполниться не ме-нее двух лет. Сам достопочтенный Дорджтоб не оставил указаний о месте своего нового рождения, так что пришлось обратиться к астрологу. Последний дал весьма расплывча-тые объяснения, в каком краю и по каким признакам искать мальчика.

Проходил год за годом, поиск нового воплощения великого ламы не прекращался. Но тщетно. Монахи-буддисты и все поклонники ламы Дорджтоба пребывали в печали. Мона-стырь, принадлежавший секте «красношапочников», последователей Падмасамбхавы, стал терять набожных состоятельных покровителей. Многие маги и ясновидцы, коими славятся те земли, пытались помочь монастырю. Так прошло около двадцати лет. Нако-нец, кто-то вспомнил о гомчене из далёкого Поданга, о сверхъестественных возможностях которого ходили легенды.

К тому времени в монастыре появился свой лунг-гом-па. Так в Тибете зовут чудо-ско-роходов, демонстрирующих чудеса скорости и выносливости. Преуспеть в технике лунг-гом пытаются многие молодые монахи, но лишь редким единицам удаётся овладеть этим искусством. Монах, прибывший из соседней провинции, сказал, что имеет опыт скорост-ного передвижения в пространстве. Кое-кто из монастырских, нарушая неписанные пра-вила, попытался выведать секреты его мастерства. Но пришелец молчал, так как поклялся не разглашать учение своего наставника. К тому же секреты, будучи рассказанными, всё равно не помогли бы, ибо даровать мастерство, как и просветление, невозможно, оно мо-жет быть достигнуто лишь благодаря собственным усилиям, да и тех недостаточно, без тонкостей и тщательно оберегаемых секретов.

Решено было отправить, а заодно и испытать, скорохода за советом выдающегося гом-чена. Гонцу предстояло преодолеть до Поданга более 10 000 догкпа*. Это, если считать самым прямым путём, но лунг-гом-па всегда выбирают свои особые маршруты, подходя-щие только им. На закате солнца все собрались у монастырских ворот, чтобы проводить скорохода. Крутили молитвенные колёса, рядом со стеной.

На молодом монахе был обычный монашеский плащ, в руках он нёс связку цепей. Обычным размеренным шагом лунг-гом-па направился к небольшому гольцу, откуда

* - около 1500 километров



должен был начаться его долгий путь.

Проводив, монахи вернулись в цокханг, молитвенный зал.

Монах-гонец достигнул вершины гольца, снял плащ, надел на обнажённое тело цепи, тщательно закрепил их и снова накинул плащ. Он принял обычную позу для медитации, позу лотоса и через некоторое время впал в состояние транса.

Сумерки сгустились. Монах поднялся. Левая рука его придерживала полу плаща, в правой был кинжал. Он повернулся лицом на юго-восток, чуть откинулся, напружинился и сделал прыжок вниз, с одной ноги на другую, потом следующий, подлиннее и, как мя-чик, запрыгал по склону. Глаза его были широко раскрыты, а взор направлен на яркую звезду над горизонтом, находившуюся на нужном курсе. Звезда находилась не слишком низко, но и не слишком высоко, дабы, краем глаза, контролировать землю. Постепенно частота прыжков немыслимо возросла, так что казалось, он не касается земли. Это не бы-ло ни быстрой ходьбой, ни привычным бегом. При каждом скачке рука его слегка опуска-ла кинжал, будто это был не короткий клинок, а длинный меч, на который можно опере-ться. При этом губы шептали: «Ом мани падма хум!»

Лунг-гом-па находился в том состоянии транса, когда частью сознания он видит встре-чающиеся препятствия, помнит цель пути и контролирует нужное направление. При этом он выбирает маршрут так, чтобы рельеф был как можно более равнинным, а местность пустынной, во всяком случаем, однообразной. Слава богу, Тибет богат великолепными ка-менными пустынями и бескрайними степями. Молодой скороход знал, что опытные лунг-гом-па умеют преодолевать и сильно изрезанную, пересечённую местность, но решил, что лучше удлинить путь, чем рисковать в лесах и узких долинах. Он не был уверен, что смо-жет не сбиться с дыхания и выдержит ритм.

Звёзды уже давно сменили свои прежние места, но он уверенно двигался в правильном направлении, - нужная звезда была запечатлена в его мозгу. «Третий глаз» постоянно дер-жал в поле зрения место назначения. Так прошла ночь, наступило утро и день. Лунг-гом-па продолжал движение прежней быстрой поступью. Губы его твердили: «Ом мани падма хум! Ом мани падма хум! Ом мани падма хум!»

Наступила вторая ночь пути.

Случилось так, что на следующий день после его отбытия, монастырь посетил извест-ный гомчен Кьонгбу. Он был с почётом принят настоятелем, управляющим, может быть, единственным в монастыре человеком не заинтересованным в поисках очередной инкар-нации ламы Дорджтоба. Траппы принесли риса, варёных овощей, тсампу (муку из прожа-ренного ячменя) и дымящийся чай, приправленный маслом и солью. Тлеющие по углам палочки распространяли сильный приятный аромат. Настоятель, одетый в величественные одежды, в мантию, усыпанную драгоценными камнями, восседал в центре, на возвыше-нии, рядом с ним лежал серебряный жезл, инкрустированный золотом и кораллами. Гом-чен Кьонгу был одет просто, безо всяких украшений, разве что в волосы был воткнут гре-бень, усыпанный бирюзой. Настоятель посетовал на трудности управления большим мо-настырём, монахи всё чаще нарушают распорядок, предусматривающий восемь часов ме-дитации и восемь учёбы и физического труда. Хуже того, некоторые чередуют чай с пи-вом, заявляя, что Падмасамбхава позволял употреблять алкоголь для ритуалов.

- Но ведь один пьёт, чтобы совершать обряд, а другой совершает обряд, чтобы пить.

- Две капли священного вина могут привести к проклятому пьянству, - согласился гом-чен Кьонгу.

Действительно, зачем годами мучить себя, пытаться совершенствоваться, стремиться к просветлению, когда «вот она, нирвана – в чаше».

Участники трапезы ели очень медленно: каша должна стать жидкостью, а твёрдая пи-ща должна стать кашей.

Настоятель не собирался посвящать гостя в поиски инкарнации великого Дорджтоба, но один из помощников-таки пожаловался, что уже двадцать лет они не могут найти под-ходящего ребёнка.

- Позавчера был отправлен скороход, - заключил помощник, - В Поданг, к знаменито-му гомчену.

- Это мой духовный учитель, - сказал гомчен Кьонгу. – Вы хотите его совета?

- О, да, - ответил управляющий.

- Я думаю, вы получите его совет.

- Да, скороход скоро будет.

- Это случится раньше.

И в ту же секунду странствующий лама резко переменился в лице. Он окаменел. Нас-тоятель и монахи никогда ещё не видели такого внезапного впадения в транс. Веки гом-чена опустились, лицо менялось на глазах: оно покрывалось морщинами, появлялись ме-шки под глазами, кожа белела и свисала. Когда лицо его вновь ожило и глаза открылись, перед монахами сидел незнакомый старик. Синие (а не карие, как у Кьонгу) глаза смотре-ли приветливо. Надтреснутым голосом он произнёс с расстановкой:

- Через… час… он… придёт… сам.

Лицо снова стало бесстрастным, а затем стало плавно возвращаться к прежнему обли-чью. Лама пришёл, возвратился в себя. Он тяжело дышал и было видно, что еле жив от ус-талости.

Траппы помогли ему подняться и покинуть комнату.

Помощник предложил объявить монахам радостную весть.

- Подождём, - возразил настоятель.

Он оказался прав: ни через час, ни через два, ни через три никто не подошёл к монас-тырским воротам.

Но никто, ни гомчен Кьонгу, ни другие присутствовавшие, не был смущён, все пони-мали, что они просто неправильно, слишком прямолинейно истолковали слова старца из Поданга. Но каково правильное толкование? Этого никто сказать не мог. Настоятель те-перь желал только одного: чтобы не вышло и у гонца.

Тибетская мудрость гласит, что слабохарактерный человек, претендующий на роль главы монастыря, сам напрашивается на неприятности, как дряхлая старуха, вызвавшаяся пасти табун коней. Но настоятель не был слабаком и считал что долгое время его власт-вования даёт ему право на пожизненный срок.

Тем временем, лунг-гом-па продолжал свой транспереход. Пришлось миновать неско-лько перевалов и альпийских лугов, путь его лежал через высокогорные степи, поросшие низкой травой. Со всех сторон высились горные хребты. Неизъяснимое спокойствие цари-ло на просторах. Неправдоподобную тишину и спокойствие этих стран ничто не наруша-ло. Сама природа предназначила эти края для легенд и чудес. Нередко скороход находил-ся намного выше клубящихся туч и являл собой фантастическое зрелище. Он обогнул множество солёных озёр, на берегах которых рос один только древовидный можжевель-ник. Попадавшиеся, изредка, пастухи падали ниц; саманы, бродяги-аскеты, завидев его, кланялись до земли. Считалось редким счастьем встретить настоящего лунг-гом-па. Ско-роход никак не реагировал на встречавшихся, хотя и видел их боковым зрением. Замечал он и пещеры созерцателей-анахоретов, селившихся в совершенно безлюдных местах. Лю-бые селения, крупные и маленькие, миновал стороной. Часто встречались ему россыпи ко-стей и черепов, тибетцы относят своих мёртвых на съедение хищным грифам, чтобы и по-сле кончины приносили пользу. Монахи-дробильщики расчленяют тела, отсекая руки и ноги, сердце протягивают вожакам грифов, мясо с тела раздаётся остальной стае, а лёгкие и кишки достаются обычно волкам и лисам.

К вечеру третьего дня он вступил в большую долину. Внизу темнел Поданг. Лунг-гом-па остановился за несколько километров до города, в небольшом лесу. Он вывел себя из гипнотического состояния, попил из ручья, подкрепился ягодами и устроился на ночлег. Ещё перед рассветом он вошёл в город. В Поданге в это время проходила церемония благословения местного монастыря «жёлтошапочников». Монастырь, очищенный от злых ду-хов, должен был стать, по преданиям, частью Нуб Девачена, Рая Великого Блаженства.

Звучала завораживающе-печальная музыка. Звуки рагдонгов и кьялингов текли плавно и спокойно, без пауз и каких-либо акцентов. Маленькие и большие барабаны вели ритм. Словно подчиняясь ему над горами поднимался рассвет.

Посланец, не поднимая головы, спросил встречную женщину, как найти знаменитого гомчена. Голос женщины заставил монаха поднять глаза. Такого прекрасного лика он ещё не встречал. Девушка продолжила путь, а лунг-гом-па стоял, как вкопанный. Не без труда заставил себя двинуться с места. Пытаясь избавиться от наваждения, признёс резко: «Хум! Пхат! Хум! Пхат!»

Монах нашёл жилище ламы и попросил принять его. Старец повелел прийти в полдень. Всё время до этого срока посланец далёкого монастря бродил по городу с одной единственной мыслью.

Гомчен выслушал молодого монаха и ответил:

- Мне уже передавали просьбу вашего гомпа.

- Но как это могло быть? – удивился молодой скороход. Он отставил в сторону торм и чашку с чаем, которым угощал его хозяин. – Раньше меня никто не мог прибыть в Поданг.

Молчание было ему ответом. И мимолётная улыбка. Потом, помедлив немного, маг взял кусочек материи и начертал несколько слов.

- Здесь мой совет, - он протянул недоумевающему монаху.

Тот засунул письмо в складки плаща, поблагодарил поклоном и удалился.

Вечером того же дня он отправился в обратный путь.

Молодой лунг-гом-па был доволен. Можно считать, что он справился с поручением. Оставался обратный путь, который займёт те же три дня и три ночи. Отправляясь из мо-настыря, он был всё же не слишком уверен в своих силах, в достаточной концентрации в дневное время, при свете солнца. Длительность и глубина транса зависят от духовного и физического развития. Стало быть, он действительно находится на высоком уровне.

Из головы не выходили загадочные слова старца и лик незнакомки. Он приступил к медитации в сумерках, сразу после захода солнца. Слава богам, ночь снова выдалась звёз-дной. Но он долго не мог сосредоточиться и забыть о сегодняшних впечатлениях.

Скороход достиг эффекта лёгкости ног и наслаждался головокружением от своей ог-ромной скорости. Лунг-гом-па почти летел, позвякивая цепями. Он верил, что если бы не утяжелил себя, то действительно взлетел бы и оторвался от земли.

Во время всего движения, помимо ритма задаваемого движением кинжала, синхронно повторял мантру: «Ом ваджра гуру падма сидди хум!

Ом ваджра гуру падма сидди хум!

Ом ваджра гуру падма сидди хум!..»

Немало времени потрачено на овладение искусством использования внутреннего воз-духа. Сначала несколько лет под руководством опытного наставника он выполнял одни только дыхательные упражнения, овладевал различными системами. Только после этого началась учёба собственно технике лунг-гом. При помощи ритуалов ученик овладевал концентрацией и учился повторять магическую формулу, повторять в строго определён-ном ритме. Затем началось обучение специальной ходьбе. Необходимо было объединить её с дыхательной гимнастикой. «Дыхание, - говорил учитель, - быстроногий скакун, а ра-зум – наездник». И наставлял ученика, как сосредоточиться на чём-то далёком, не позво-лять себе отвлекаться, уметь упорядочивать сознание. Причём, отвлекать могли не только внешние условия, но и видения.

Однажды, во время одного тренировочного трансперехода ему вдруг отчётливо яви-лась фигура странного невысокого бегуна. Кожа у человек была бледного цвета, не похож он был ни на тибетца, ни на китайца, ни на индийца. Бегун был немолод. Двигался он обычным манером, но весьма странным являлся его наряд: короткие, выше колен штаны, на поясе широкая лента, с многочисленными карманами; на ногах непривычные туфли на толстой подошве. Было слышно его шумное дыхание. Что-то говорило, что человек этот находится не только безмерно далеко от Земли Снегов, но и в другом потоке времени, за несколько десятков или даже сотен лет. Впоследствии монах пытался специально, вызвать это видение, но, в лучшем случае, видел лишь контуры бегущей фигуры, и совсем не ощу-щал его энергии.

Учитель принадлежал к школе мистиков, признававших «Милиндапаньху». Ученик изучал, как положено, учение о «четырёх благородных истинах», о том, что существует страдание, причина страдания, состояние освобождения от страдания, путь, ведущий к ос-вобождению от страдания.

На шестой вечер своего отсутствия лунг-гом-па приблизился к знакомым местам. Мар-шрут снова вывёл его на холм-голец, откуда был виден монастырь и откуда начиналось путешествие.

Траппы оповестили о прибытии посланника. Последний медленно шёл к монастырю Монахи шептались: скорохода покачивало, точно пьяного.

Настоятель раскрыл письмо из Поданга. Там стояли те же слова: «Через час. Он придёт сам».

Все монахи были в недоумении. Но гомчен Кьонгу, прочитав послание, проник в его смысл. Он громко заявил:

- Ребёнок находится в часе пути от монастыря. Есть ли такое селение?

- Да, есть, но совсем небольшое.

- Нужно направиться туда. Тогда он сможет нас найти.

И действительно, стоило монастырской делегации прибыть в маленькую, в несколько хижин деревеньку, как от играющих детей отделился мальчик. Он подошёл и сказал на-стоятелю:

- Я вас ждал. Где моя красная шкатулка? - он был не по-детски серьёзен. – Кораллы бу-дут принадлежать тем, кто помогал найти меня.

Настоятель посмотрел на помощников. Те были растерянны: они ничего не знали о красной шкатулке. «Тем», а не «тому» - отметил про себя настоятель, но это ещё ничего не значит.

Траппы постелили, прямо в пыли, ковёр и выложили сотни две предметов: куритель-ные трубки, фарфоровые чаши, книги, амулеты, шарфы. Не колеблясь, мальчик безошибо-чно выбрал несколько вещей, принадлежавших покойному, великому ламе Дорджтобу.

Монахи склонились в благоговейном поклоне. Душа, меняющая телесные одежды, на-шла свою новую. Мальчика посадили на чёрного пони. Шествие направилось в монас-тырь.

На следующий день старый траппа вспомнил, что в покоях великого ламы есть заму-рованная ниша, которую он велел открыть только тогда, когда найдут его инкарнацию. Тайник раскрыли и обнаружили красную шкатулку, в которой лежали превосходные ко-раллы.

Несколько дней молодой лунг-гом-па провёл в глубоком сне, в отведённой ему почёт-ной келье монастыря, рядом с помещением для древних божеств. Монахи подсчитали, что для обыкновенного пешего перехода, когда идёшь по двадцать часов в сутки, безостано-вочно, подкрепляясь лишь изредка, потребовалось бы не менее двух месяцев. Перед са-мым пробуждением скороходу снились сны, то есть то, что на Тибете называется астраль-ными путешествиями, когда душа, покинувшая тело, с невообразимой скоростью может оббежать пол-мира. Ламы умеют так путешестовать и наяву; при этом, не смотря на стре-мительный бег души, точно помнят места, которые посетили.

Мальчик-лама Дорджтоб собственноручно наградил скорохода и гомчена Кьонгу. По-следний сказал, что уже передал учителю о свершившемся.

А молодого скорохода вскоре видели идущим к гольцу, к стартовому холму.

 Отправлено: 26.04.08 22:44. Заголовок: ПОСЛЕДНЯЯ ВОЛНА -- пятая прямая

П О С Л Е Д Н Я Я В О Л Н А

ПЯТАЯ ПРЯМАЯ





Сверхмарафонское движение цвело. Ветераны устраивали всё более невероятные про-беги, за маршрут «Москва-Берлин» заработали «мастеров». «Советский спорт» освещал, восхвалял и пропагандировал, но младым старичкам - ибо человек молод, пока молоды его ноги - уже не хватало просто известности, хотелось славы уже европейской и всемир-ной. Экстремал академик Миленький, знамя движения, оказался в одном ряду с легендар-ными Амосовым и Мигдалом.

Фронтовики, меж тем, уходили из жизни. Убегающая натура. Движение старело, исто-щалось. Многодневные пробеги чахли. Молодёжь бегать просто так не желала, разве что за пивом и женщинами.

Вышла книга Миленького «Жизнь моя – бег», с главами об учителе, о собственных экспериментах, и о роли бега в истории. В редакторском, не слишком удачном, предисло-вии, отмечалось, что система матфизика Миленького стоит на трёх китах: беге, как тако-вом, на движении научной мысли и волевых импульсах, киты умещаются на слоне, счаст-ливом браке. Супруга, Миленькая, потребовала, чтобы в следующем издании ошибку ис-правили и превратили бы её в кита.

Первый экземпляр был преподнесён учителю, окончательно переселившемуся в Бег-ляндию.

Той весной Слав Славыч прощался с последней плеядой.

Март превратил улицы и дворы в единый бесконечный каток. Пешеходы сломали мно-жество ног, уцелевшие шаркали с черепашьими скоростями. Единственными, кто не по-страдал от интрижки деда Мороза с Весной-девицей, оказались бегуны из нашей конюш-ни. Они купили войлочные домашние тапки, пришили удобные шнурки, и пешепахи изум-лённо глядели на бегущих, как ни в чём ни бывало, бойцов.

Летом кордона достигали волны разных поколений. Чаще других навещала Пони и Ру-ки Слабые, помогавший с ремонтом крыши. После многолетнего перерыва прикатил Ко-лесо, то бишь, Володька Колесников, на жигулёвских колёсах. Бегляндия, с дороги, пока-залась ему дикой, прежней, но, побродив по окрестностям, обнаружил оживающие хутора, то бишь, новые дачи, подражающие каменным крепостям, распаханные поляны, изуродо-ванное мелиоративными канавами Тёщино болото. В райцентре открылось аж три мага-зина, плюс ларёк и универмаг, но накрылся пункт приёма посуды. Жильцы приобщались к цивилизации: сервис, секс, сникерс, связьинвест… Нелепые, в этих краях, пятиэтажки об-росли, как пни опятами, сараями, пристройками и спутниковыми тарелками. Библиотеку санаторную, наконец, растащили. Сам санаторий зачах, поскольку завод рассекретили, то есть, тоже разворовали. В городах дичали люди. А в леса возвращались рыси и волки, пло-дились кабаны и лоси. В реках снова ловился сиг и даже форель.

Рано утром Колесо вышел на веранду. Солнце только всходило. Вверху, на коньке, за-ливался соловей молодости, пронзительно шибало озоном и сосновой смолой, весело тёр-ся о ногу лохматый Тузик, праправнук Тузика. Бывший боец подошёл к турнику, на кото-ром в прошлом веке крутил солнышко. Подпрыгнул, повис, поболтал штанами, напрягся. И спрыгнул. Погладил голенькое излазанное дерево. Наведался в покосившийся сарай, где когда-то стояла пегая лошадка лесника. На одном из валунов, на спуске, увидел трещину, вспомнил, как двадцатилетним, разводил тут костёр и опалил ближние кусты.

- Ку-ку, ку-ку…

Стал считать и сбился. Вдруг вспомнилось: эстафета кукушек!

В горле перехватило. Пенсионер Вова Колесников, опустился к подножию позеленев-шей веранды и сладко заплакал. Посидел, вытер слёзы и принялся клинить дрова, которые вчера наготовил бензопилой учитель.

Последний сохранил, в свои годы, всё, кроме зубов, цвета волос и гладкости кожи. Всё тот же лукавый взгляд из глубоких глазниц, подначки, слова-мысли и несуетность.

Трёх, а то и двух, десятилетий вполне достаточно, чтобы захлебнуться воспоминани-ями.

Боец шестой волны вспоминал, как проедали вырученное за водочную тару, лопали трюфеля, единственный тогдашний деликатес; ясно, хотелось пить, а в райцентре кроме кваса хоть шаром, даже водки в тот раз не оказалось. Дату на бутылках не разобрали. Про-изошла бурная реакция, и приплелись на кордон, кто к полуночи, а кто и к полудню.

Боец четвёртой волны грустил о заготовках древесины на дальних делянках. Именно тогда произошло открытие, что неудобнее всего нести на бегу: топор, верёвки или пилу-двуручку. Пила всегда доставалась тренеру.

Ветеран второй волны, Колесо, рассказывал о том, как однажды накормил всё Лесное двумя грибами.

- Вот такие, гигантские шляпы на полуметровых ногах и без единого червяка. Вот, ка-кие раньше белые были!

Пятая с седьмой иронически улыбались. А Колесо гнул своё:

- Как сейчас помню: опушка в Белкином лесу… Слав Славыч, ну, скажите вы этим па-цанам! Вааще… Меня ещё Спасителем дразнили, а лесовик сердился.

Учитель, чинивший за столом старенькое радио, кивнул:

- Точно. Раньше, ребята, килограмм был намного тяжелее, метр куда длиннее, а уж по-году и не сравнить.

И спросил у Колеса:

- О Гонщике, о Мосле ничего не слышал?

- Нет. А кто это?

- Ах, да, они ж после тебя.

Слав Славычу хотелось узнать про любимого подопечного, про Джона Волкова. Какая кошка затем между ними пробежала не знал никто, даже они сами, разве что кошка, по-считавшая, что слишком уж долго находится ученик подле учителя.

К полуночи на веранде задержались трое: Пони, Колесо и Тузик.

Гукала сова. Меж сосновыми вершинами просвечивали звёзды и галактики.

За Пони можно было только порадоваться. Выглядела румяная пенсионерка привлека-тельней, чем тогда, когда была вдвое моложе. Запросто преодолевала марафонскую дис-танцию, побеждая сверстниц, да и более молодых. Бежала, как часики, ровненьким стре-ноженным шагом. Жизнерадостность и аппетитные щёчки сводили с ума стариков, жилис-тых и седовласых, в том числе и заграничных мистеров, с удобными рюкзачками за спи-ной; и не было отбоя от предложений завершить жизненный круг плечом к плечу. На по-следнем ветеранском чемпионате мира завоевала две серебрянных медали.

- Всю жизнь пыталась понять Слав Славыча, - сказала Пони. - Я ведь… - и осеклась.

- Будда какой-то. Никогда не помню, чтобы он кричал или даже сердился.

- Мне иногда кажется, что от него некий свет исходит. Эх, Колёсико, так хочется бе-жать из города. Как у Вити Миленького в книжке написано: от организованного к орга-ничному. Читал?

- До Витьки теперь простому человеку не докричаться. Акадэмик, мать его за ногу.

- Зачем кричать, говорят, остался нормальным человеком. Ты знаешь, я вот что поду-мала. Из всех бойцов Слав Славыча вышли вполне приличные люди.

- Он что тут, круглый год один?

- Говорит, жена бывает – Пони с неуловимой интонацией повторила. - Бывает, - и вздохнула. - Да я бы…

- Помнишь, как, после каждой тренировки, неслись к речке?

- Ну, когда я дотрюхивала, все уже за столом колготились.

Тузик глухо зарычал и вылез из-под стола.

- Завидую тебе. Молодец! В такой форме! На себя смотреть противно.

- Кто ж мешает?

- Сразу после института бросил. Семья, работа… У тебя сын?

- Дочь. Надо будет привезти её. Отговорочки всё это.

- Да. Наверное. Распределился я в цех, на завод. Чтобы освоиться, перешёл, для начала, на рабочую сетку. Мастер там такой был. Все у него на посылках. Суёт работяге трёху, чтобы, значит, сбегал за выпивкой и закуской. Водку, за два восемьдесят семь покупали, а закусь на свои приходилось. - Колесо закурил. - Мне тоже сунул. Ну, я ему и принёс бу-тылку и качан капусты. Он на рога: «Что я тебе козёл?» Конечно, козёл, и сказал: «Что вы ещё за тринадцать копеек хотите?» Зато больше ко мне не приставал. Потом инженерил. Сорок лет, полная резиньяция*, - бормотал Колесо.

- Что, что?

– Жизнь, говорю, словно один оборот. Ты права, обязательно нужно своих обормотов сюда.

Вдруг Тузик выпрыснул с веранды и бросился в темень.

На поляне перед домом возникла пыхтящая фигура. Пёс, собрался было облаять, но пе-редумал, хотя видел впервые. Узнал, через прадедушку. Финишировавший поздоровался, скинул на скамью небольшой рюкзачок, развязал скатку.

- Слав Славыч залёг уже?

- Скорее приник, - улыбнулась Пони. – К телескопу. В башенке он. Звёзды-то какие.

- Я гроссбух на этажерке узрел, - сказал Колесо. - На обложке: «И бег светил на вира-жах небесных». Ты с автобуса?

- Да, - кивнул нановенького. - От санатория бежком, решил вспомнить молодость.

- Вспомнил?

- Столбы километровые попáдали, а каменные, довоенные, на месте. Берёзу нашу, ко-торая с сосной из одного корня, еле разглядел, темень. Асфальт всюду, пришлось по обо-чине пилить, - бывший боец наслаждался забытыми словами. - Из бегунов небось, одни зайцы остались.

- Я тебя помню, - сказала Пани. – Ты Кросс, стиплёр.

- А вы Пони. То есть, Пани, то есть…

- Сегодня Райскую тетрадь листали, всех вспоминали.

- Гонщик, Джон, Мосёл… Знал кого? – Колесо засмолил следующую.

- С Мослом рубились на всех дистанциях. А что?

- Шеф спрашивал.

- Споткнулся Мосёл. О бутылку.

- Вот, - Колесо посмотрел на Пани. - В семье не без урода.

- Урод – это я, - улыбнулся Кросс. – От пятой жены сбежал.

* - полная покорность судьбе

- Хорошо, собака, под гитару умел, - улыбнулась Пани:

Что так жадно глядишь на дорогу?

Марафон тебя снова ли ждёт...

Кросс захрипел:

Без стартов мне смерть,

Не могу!

Без номера жизнь не в дугу,

Умру!

Упаду!

на бегу!

Любимец женщин, Мосёл, после института и спорта, очутился на обочине жизни. По-первости пел, пил, гулял, радовал любителей авторской песни. Потом любителей чего по-проще, стал опускаться, загнал библиотеку, мебель, квартиру, всё пропил, переторговывал овощами, бомжевал. А вскоре и вовсе сошёл с дистанции. То ли круг его оказался неве-лик, то ли прошёл слишком быстро.

- Как Слав Славыч? – Кросс поставил сумку на скамью.

- Совсем замолчал, - качнула головой Пони.

- Мда, - затянулся Колесо. – Видать, к богу пришёл.

- Колесо, ну, при чём здесь это, - вскинулась Пони. - Сколько угодно болтунов, креста-ми размахивающих.

- Так вы тот самый? Колесо?! - ахнул Кросс. ( Наутро так же дивилась седьмая волна ).

- То самое, - признался тот, и в ответ на легенду о его битве с пограничниками, изло-женную младшим современником, рассказал о послевоенном отрочестве. О том, как был хилым трусом и как случайно нашёл способ борьбы с многочисленным хулиганьём. Дра-ться? А, если целая кодла подваливает? Вдруг обнаружил, что у него хорошая стартовая скорость и никто не может догнать. С тех пор он сам первый обзывался и отбегал. Недале-ко. Хулиганы, шестёрки, гнались за ним. Следовал следующий спурт и очередная порция мата. Противник был жалок в любом случае: и, если сдавался сразу (чего, понятно, почти никогда не случалось), и, если пытался преследовать и ощущал себя, после серии рывков, позорным слабаком. Пускай и в беге.

Так закладывались основы интервальной тренировки.

На финише лета пожаловал в Лесное господин Малькевич, не пожалел мерседеса, пуза, жены, некогда санаторной библиотекарши и непоседу-внука. Пришлось учителю признать своё давнишнее суждение о вреде библиотек несостоятельным. Всегда бы так ошибаться, подумал Слав Славычу, вон, Пони осталась одна, и Джон, вроде бы, и Русский.

- Вот, наша Ранляндия, - подвёл Малёк жену к карте. Рядом висела карта звёздного не-ба. – Квадратик - твой санаторий, вот, правильно, бутылёк. Вот, Поросячий Брод, свино-ферма… вот урочище Слав Славыча. Вот грибное место, – палец уткнулся в берёзку, кото-рую обвивала надпись: «Роща Пони-Пани-Пени».

Немало обнаружилось и незнакомых значков, надписей на английском. Миллиметро-вая сеточка давно выцвела, и густо разрисованные листы производили впечатление вели-чественное, даже символическое, точно музейное полотно.

Жена проследила вязь букв, обозначавшую западную границу:

- « До сюда докатилось колесо ».

По бокам карту обрамляли пожелтевшие листки. Малёк вдруг признал в них свои на-броски к неосуществлённому полотну «Битва пограничников с кентавром». Внизу был прикноплен и «Хирон», портрет Слав Славыча, в образе мудрого кентавра, воспитателя Ахилла и прочих бойцов.

- Деда а это что?

- Медаль. Хотя и липовая.

- Почему?

- Из липы потому что. Я их вырезал и раскрашивал, когда молодой был.

А, ведь, была ещё и внутренняя Бегляндия, вспомнил дед Малёк. Была. Была, да сплы-ла. Как-то незаметно слиняло желание обогащать душу, исследовать внутренние просто-ры. Бросил рисовать, мучаться, бросил бегать. Кому под силу этакую карту составить?

«Какое употребление делаю я теперь из моей души? Вот вопрос, который следует себе ставить во всяком положении. Чья душа теперь у меня? Не ребёнка ли? Не юноши? Не слабой ли женщины, или тирана, или скота, или дикого зверя?»

Так и не нашёл времени поразмыслить над простенькими вопросами.

Генеральный директор ООО «Ферзь», с супругой, в фирменных тренировочных кос-тюмах и дорогих кроссовках, спускаются через лужайку к реке. Впереди, хохочущими ко-лобками - внук с Тузиком.

- Здесь в футболяну рубились, - Малёк закуривает на ходу. - А там мы, с Витькой Ми-леньким в десятерных прыжках соревновались, ядро пихали.

- Это который академик?

- Да.

- Недавно в «Ведомостях» большая статья была.

- Вот, человек! В науке всех титулов добился, а славы показалось недостаточно, поза-видовал, про спортсменов-то больше пишут.

- Ты сам ему завидуешь.

- Я? Чушь-чепуха!

- Завидуешь, раз сердишься.

Малёк с трудом взбирается на береговой валун. – Вон до того острова плавали!

- И обратно, деда?

- Неа! Там оставались.

- Слушай, уж больно убого старик живёт, - говорит жена. – Уж не говорю о комфорте.

- Для тебя убого, а для него достойно. Всегда был аскетом. «Комфорт» у нас ругатель-ством было. Спартанцы презирают удовольствия.

- Предложи ему, ну, хотя бы сторожить наш загородный, за приличные деньги. С осени до лета.

Она не знала, что дословно повторяет недавнее предложение Руки Слабые, бойца из пятой, когда-то шикарно чиркавшего большими пальцами по трусам, нынче владельца не-скольких пригородных замков.

- Загородный? - Малёк задумывается. - За деньги? Откажется.

- Ты предложи сначала.

- Знаю, откажется.

- Но, как-то же надо ему помочь.

- Скорее, он нам поможет. «Если обладаю самим собою - имею всё» - вот как он всегда говорил. А главное - жил. Живёт. Вдохновлял всех не только на победы, но на поступки.

- Заедем в санаторий.

- Слав Славыч же сказал, что всё сгорело.

- Баба, можно я купнусь?

- Какое купание! Конец августа!

- Самое время, - замечает деда.

На самом дне души его нет-нет, да и мелькнёт сожаление о том, что когда были силы, желания и условия - не бегал - хотя бы немножко - налево.

Они идут вдоль берега. В бухточке - стройка: лодочное дно уже готово, и начинает подниматься борт.

- Сосна, Слав Славыч?

- Дуб. Сосна тут не идёт. Решил, вот, попробовать.

- Как это вы, одними руками?! - восхищается мадам Малькевич.

- Так ведь, я не старый мудрый Вяйнемейнен, это только он умел лодки песнями стро-ить.

Госпожа Малькевич готовила обед. Внук играл в заросшей травой телеге, лазил по ста-рым кроличьим клеткам, бегал взапуски с собакой.

Малёк подсаживается к учителю на кровать, заглядывает в книгу, которую тот читает:

«Хαλοχάγαθίαζ έστιυ έπιτήδευσιζ».

Малёк чешет плешь:

- Греческий что ли?

- Да, древне, - Слав Славыч показывает обложку: «ΠΛΟΥΤΑХΟΥ».

- Плутарх? - Малёк берёт с тумбочки другой том. – Ну, это я точно не знаю на каком...

- На санскрите.

- Пресвятая богородица. Слав Славыч, о Витьке Миленьком слышно что?

- Письма пишет. Заезжали как-то, на пару с Русским. А ты про Гонщика ничего?

- Какого Гонщика?

Учитель достал фото, где в центре, среди полуголых бойцов, улыбался страусоногий парень в майке с гербом СССР.

- Ах, да… он позже тебя.

- Этот тот самый, который потом все наши рекорды перекроил? А Русский - кто такой?

- Русский ещё позже. От него (от Русского Соломона Израилевича - так значилось на конвертах) письма иногда. Он по телику лёгкую комментирует.

- А, знаю. Слава богу, наконец-то приличный человек в эфире. Этот приторно-фальши-вый Курашов всем осточертел, столько лет плевались. А лесовик наш где, с дочками?

- Внуков катает, американских на фордах, а немецких на мерседесах. Библию читает по-прежнему, но уже не понимает, почему умножающий познание обязательно умножает скорбь; грустно, конечно, порой, но зачем связывать одно с другим, - Слав Славыч усмех-нулся. - Миленький к нему заезжал, пишет, бегать начал, на восемьдесят первом году жиз-ни. Ты-то как?

- Живу в пригороде. У меня там… - Малёк обрывает себя, берёт в руки фигурку вечно падающего, споткнувшегося, гладит. Стоило начать трогать, не оторвёшься, почему так приятно? - Вроде всё неплохо, дело своё, прибыль... Но поздно пришла эта новая жизнь. Непонятная, да и ненужная какая-то.

- Измерений стало больше.

- Как это?

- На одно стало больше.

- Пространство, плюс время. Итого четыре, как всегда.

- Пять.

- ?

- Деньги.

- Мда, - Малёк ставит споткнувшегося на место. - И как вы относитесь… - он оборвал себя. Смешно спрашивать: сквозь этого человека не только презренный металл, но и целая КПСС прошла, как нейтрино, без следа.

Слав Славыч подмигивает:

- Мы с тобой разговариваем, а находимся в параллельных мирах.

Точно, подумал Малёк, только он живёт в нормальном, четырёхмерном, а я - в одном пятом измерении. Распорядился, называется, своей жизнью, разложил силы на дистанции. О! Знаю, что ему можно подарить - тарелку спутниковую.

В конце концов, отыскался и след Гонщика, и след Джона. Пути этих бегляндцев пере-секлись. Столкнулись экс-рекордсмен с экс-чемпионом случайно за тысячи миль от род-ных палестин, в аэропортовской забегаловке одной арабской страны.

- How do you do? – обратился загорелый худощавый человек к визави за стойкой.

- Excuse me? – недоумённо оторвался от тарелки не менее смуглый сухощавый мен.

- Чё, боец, не узнаёшь? – спросил Джон мало изменившийся, сухой, выбеганный, без единого седого волоса.

- Старик! – воскликнул Гонщик, узнать которого тоже не представляло труда, но по причине счастливо-сухощавой конституции. Правда, был он уже седой. – Я и смотрю, кто так до боли знакомо молотит ложкой? Ты как здесь?

- Рашн-туристо, - экс-чемпион погладил камеру, висевшую на шее. - Уже полсвета об-видео.

- А я по контракту тут.

- Не коучем? Эфиопов тренируешь?

Гонщик заржал по-молодому, перекрыв шум улетающего лайнера. Мысль о том, что можно учить бегать темнокожих, заполонивших стадионы мира, действительно, была за-бавна. Кенийско-эфиопские табуны давно уже отбили у бледноногих стайеров охоту со-ревноваться, во всяком случае, покушаться на рекорды. Разве что оливковые арабы ещё пытаются сопротивляться «страусам» на отдельных дистанциях.

- А ты ничё, в форме, - похвалил экс-рекордсмен. – Неужели, ещё гоняешь? - он подо-звал официанта.

- Топочу помаленьку, но механика изнашивается, коленки, смазка...

- Главное, чтоб электроника была в порядке.

Джон скромно умолчал, что регулярно выступает по ветеранам, на Европе. Обычно, в той разновидности горного бега, когда несутся исключительно вверх. Вниз мешает голова, - там надо бросаться, прыгать без раздумий, рискуя свернуть шею.

Протягивая доллары смуглому официанту, Гонщик прохрипел:

«Гвоздь программы марафон, а градусов всех тридцать,

но к жаре привычный он, вот он и мастерится.»

Глаза араба беспомощно забегали, он, на всякий случай, улыбнулся.

Гонщик коротко проржал.

- Ништяк, - одобрил Джон.

- Помню, как ты на цээсе, в пекло, порвал всех, - Гонщик снова всхрапнул. - Как Тузик грелку!

Они вышли из ресторанчика.

- Гонки на верблюдах видал?

- Не до них. Даже к страусам не выбрался. С турбинами забот хватает.

- Да, помню, ты электромех кончал.

- Энергомаш. А ты мехмаш?

- Физмех.

- В фирме?

- Конечно. Надо выручать страну, поднимать капиталистическое производство.

Их окружало лётное поле и пустыня.

- А помнишь, как по лесам солдат захоранивали? – спросил Гонщик. Ржавые фляжки в ручьях, каски, гранаты… А как заплутали в Глушняке и выскочили за Погранцами. Прися-дем, в ногах правды нет.

- Забыл, Загонщик, всё забыл.

- Что забыл?

- Всё забыл, чему шеф учил.

- ?

- Помнишь, как Слав Славыч говорил про неправильные пословицы. Где же правда, как не в ногах, - Джон посмотрел на табло. - Мой рейс.

- Я ещё помню, шеф говорил: тело - ваш дом, построите прочный, тогда и жить будете без лишних страхов. Давай дёрнем к нему. А? Вааще? - Гонщик вспомнил, как учитель, вручал ему, на веранде, переходящий приз, статуэтку споткнувшегося.

И блудные бойцы поклялись друг другу встретиться в Бегляндии, на Лебединой Гриве.

Споткнувшийся, отполированный бесчисленными прикосновениями, отдыхал на тум-бочке, возле кровати.

Слав Славыч никому не рассказывал про человека, сотворившего статуэтку, про соседа скульптора. Никому никогда не рассказывал.

Девочки заканчивали школу, и семья жила тогда в центре города, возле острова-кре-пости. Единственным приличным местом для пробежек был периметр острова, местами песчаный, местами травяной, частью, крытый брусчаткой. В большом старинном доме все знали их: скульптора, из большой мастерской в бельэтаже, и чудика, выбегающего круг-лый год в чёрных сатиновых трусах.

Как-то осенью, поутру, на лестничной площадке скульптор окликнул сбегавшего свер-ху тренера:

- Простите, уважаемый, могу я вас притормозить?

Что могло понадобиться пожилому, с животиком, догадаться не трудно. Можно ли на-чать бегать? Как? сколько? где? когда начинать?

Посоветовал проверить сердечко и присоединяться.

Через пару дней скульптор поджидал его в лыжном, приобретённом лет двадцать тому, костюме и в китайских кедах, дефиците тех же времён. В первую пробежку Слав Славыч узнал, что положение в союзе художников совершенно невозможное, да и в собственной семье не лучше.

- Пробовал напиваться – не помогает, да и скучно.

- Вместо кружки - кружок. Полегчает.

- Только на это и надежда.

- Бег чудеса творит: неврастеники превращаются во флегматиков, желчные становятся розовыми и весёлыми.

- А сварливая жена…

- Да-да, милой и покладистой.

Через некоторое время подопечный освоился и стал выбираться в одиночку. Показа-ться белой вороной он не боялся, в отличие от большинства начинающих, которые ин-стинктивно стремятся сбиться в стаи, где белый цвет переходит в серый.

Зима выдалась мягкой, с частыми оттепелями, и снежной. В такие погоды удобно по-казывать оригинальную технику движений. Бойцы, по команде, рассыпаются по белой це-лине, и по цепочкам следов видны все особенности и отклонения от нормы. У одного чрезмерное отклонение угла от воображаемой осевой линии, у другого и вовсе следы не вытягиваются в струну, то есть, плохая координация, у третьего слишком утоплена пятка, значит, растянута ахилла.

Впрочем, иному двуногому и шагом по прямой не всегда удаётся. А уж как неуклюже бегут пешеходы по лужам!

Была ли зима тёплой или злой, с крепкими морозами, беговой наряд учителя оставался один: вязанная шапочка, трусы и удлинённые варежки, чтобы уберечь самые уязвимые места, запястья. Слав Славыч был едва ли не первым, в наших краях, практикующим то, что спустя годы назвали закал-бегом. Он всегда приносил людям радость, радость перед-вижного аттракциона.

- Дядя! Смотрите! - визжали малыши. - Голый! Голый!!

Родители, оглядывая краснокожего и седоусого, разъясняли, что дядя не голый, точнее, не совсем голый, точнее, совсем не голый, скорее, неодетый.

- Дядя! – кричали двоечники по физике. - Вам не холодно?!

Рядом с островом располагался зоопарк, школа и, как водится, распивочный пункт.

- Гыы!.. Гля! Из зоопарка убёг!

- Дяржи яво!

- Левой! Левой!

Нетрудно представить, что приходится выслушивать бегуну в парке, на окраине кото-рого находится венерологическая клиника или психбольница.

Многие бойцы пытались подражать учителю, но никто не обнажался при минус двад-цати. Разве что, лохмотья Джона, сквозь которые просвечивало тело, в мороз мало что да-вали.

Незадолго до Нового Года Слав Славыч встретил скульптора на узкой тропинке меж крепостной стеной и ледовым припоем. Cостояние человека искусства, его мысли очень не понравились тренеру – даже после третьего круга тот не мог отвлечься от мутного на-строения. Сопел и, угрюмо уткнувшись носом в землю, игнорировал замечательные исто-рические виды. Тренер пытался расшевелить соседа:

- Как отношения с собаками?

- Трушý. И перехожу на шаг.

- Тут многое от породы зависит. Терьеры и борзые, те никогда не реагируют, овчарки и разные бульдоги, если воспитаны, - тоже, но доберманы, без привязи, опасны всегда. Про мосек и прочую мелюзгу не говорю, как бы самому не придавить.

- Мда.

В этот момент пара беспородных и беспризорных шавок, гавкая, вылетела из-за угла крепости прямо на них.

Скульптор резко остановился.

Слав Славыч замедлил бег и показал, что пригибается в поисках камня. Дворняги, тяф-кнув, пустились наутёк.

- Среди этих, - сказал тренер, - опасны нелающие. Пропустит тихонько и бросится, ко-гда уже не ждёшь. Раньше говорили: «Не та собака кусает, которая лает, а та, что рычит». Но теперь для города правильней: «Та, что молчит». А бывает, молодая, весёлая, вроде иг-рает, а потом вдруг хвать! за лодыжку или за руку.

- Как же отличить?

- Интуиция, батенька. И опыт.

Тут они догнали культурно гулявшего на поводке огромного ньюфаундленда.

- А с этими телятами как быть? Тоже без намордников.

- Этот и лапами может. Неделю назад случай был. Бежим вдвоём по Сосновке. На тре-нировку пришёл только один. Кискин такой, небольшого росточка. С усиками и, действи-тельно, похож на кота.

На самом деле студент прозывался немного иначе, а именно производным от кисти – Кисткин, но в конюшне так укоренилась традиция улучшать фамилии, что и тренер забы-вал исходную.

- В Сосновке центральная аллея освещается. Когда мы на неё выскочили, то носом к носу наткнулись на парочку вот таких же чёрных водолазов. Каждый запряжён в детские санки. Санки пустые. Собаки сразу разобрались: одна ко мне, другая к Кискину, встала на задние лапы, а передние ему на плечи. И что сделаешь, когда собачка на две головы выше тебя.

- А где ж хозяева? Надо обложить, в конце концов.

- Момент щекотливый. Возмущаться можно…

- И нужно.

- Но не слишком, дабы не провоцировать. Хозяйки, девчонки появились минут через пять. Кискин так навытяжку и стоял. Другое дело, когда бежим большой группой. Тогда лаять лают, но цапнуть могут только последнего. Так что пугливые в конце не плетутся.

Замыкая третий виток, они со скульптором, трусили вдоль протоки, отделявшей крепо-стной остров. Протока была покрыта льдом, но с проталинами и промоинами у берегов. В самой большой, у моста плавали утки.

- Вы ещё? А я к дому, - сказал скульптор. – Забегайте в мастерскую.

- Совет насчёт собак. Если всё же стали дичью – не смотрите в глаза и не машите рука-ми. Захочет понюхать – не препятствуйте. Если, не дай бог, кусит и кровотечение несиль-ное, то не останавливайте его. Вместе с кровью вымывается и собачья слюна. И бегом к врачу. Бережёного, сами знаете.

- Забегайте в мастерску ...

 Отправлено: 26.04.08 22:44. Заголовок: ПОСЛЕДНЯЯ ВОЛНА -- пятая прямая

... ю, - печально попрощался сосед.

В следующую встречу тренеру вовсе не удалось разговорить скульптора, тот всю до-рогу отделывался междометиями.

А в феврале, сначала от соседей, а затем из газет, Слав Славыч узнал о «загадочном ис-чезновении нашего известного художника». Спустя месяц стало очевидно, что вряд ли его уже можно числить среди живых. Весной в устье, у островов выловили труп. Кто убил, за что, столкнул ли в полынью, при каких обстоятельствах – судачили в городе. Один только человек был уверен, что однажды в утренней темени несчастный сам бросился под лёд, с таким расчётом, чтобы не выплыть. Рассчитал правильно. Со свидетелями тоже – никого рядом не оказалось. Если не считать потревоженных уток.

Господи, корил себя Слав Славыч, я ему, дурак, про собак, а у него с жизнью не скла-дывалось. Небось слушал меня, а в голове вертелось: «Всё бессмысленно, бессмысленно, бессмысленно» Как там Мосёл гнусавил: «Всё круги, круги, круги, смыслишь истину – бе-ги, беги, беги». И приглашал, ведь, просил, ведь, забегайте. Ложная скромность - не поме-шать бы мастеру, а как хотелось побывать у признанного художника.

Теперь Слав Славыч простился с последней волной, выдал замуж дочерей и окончате-льно сбежал на кордон Лесное. По-прежнему не давал себе спуску, находился в непрерыв-ном движении, постоянной работе. Послал бывшему леснику книжку, с выводами о Пер-вой, Главной, для бывших врагов, войне; там подчёркивалось, что проиграли мы её, во многом, из-за отсутствия полушубков и валенок.

Всё чаще размышлял о смерти. О том, что если загробная страна существует, то не ху-до бы заранее узнать карту иного мира, проработать наименования потусторонних дорог, рек, урочищ и всего того, что там ожидает. Из одной книги явствовало, что и там встрети-тся Круг, и не один, в другом писании говорилось о посвящённых, которым переход в иное царство удаётся через восхищение, через экстаз. Древние полагали, что тот, кто при жизни умер для мира, тот вкусил бессмертия.

Подобно отбегавшим человекам, отживают, сходят с дистанции и словечки. Немногие, вроде старика, железно или каких-нибудь будь и пока выдерживают темп времени. Мно-гие сходят, уступая новым сочетаниям, рождённым в спешащей толпе. Казалось, давно ли в ходу были логично, нештяк, грамотно - и вот в ходу только меж «стариками». Надо ду-мать, и нынешний бандитский лексикон недолго будет мучить барабанные перепонки. Сошли трусцмены, кроссмены и джоггеры, народились экстремалы, набежали табуны инослов, матерные блины и бесчисленные мутанты. Молодцом держится чайник, да и ва-аще, в общем-то, гуляет среди прочей чепухи. За могучий и великий переживать не стоит, неметчину переварил, француза переиначил, авось, и от интернет-аглицкого не стошнит. А, бывает и так, что сошедший с круга в начале 20-го века кайф снова выскакивает на до-рожку и прёт со страшной силой. Жизнь ускоряется, и человек 21-го века, заглянув в сло-варь предыдущего, дай бог, поймёт половину слов.

Однако, не след далеко удаляться от повествовательного круга и завершать марафон слов, хотя полезно, время от времени, менять коньки на санки, реальность на фантазию, галоп на рысь и бег на ходьбу. Хорошо, когда бегом, ещё лучше шагом.

Кстати, о ходьбе, вернее, о пешеходах. Точнее, об отношениях с бегунами. Отношения добрые. Хотя бегунов раздражает гуляние во всю ширину пробежной части. А бегущие, неслышно выскакивая, в сумерках, из-за спин, вызывают заикания и приступы у слишком впечатлительных пеших. Но в целом меж ними мир. Ибо идущий бегущему куда ближе, чем оба они к едущему. Страшно далёк этот круг любителей быстрой езды.

«Надо же, ещё бегают, ещё не всех передавили» - самая мягкая реакция автомобилис-та. И представитель племени бегунов, в ответ, треплет ему нервы, несётся виском к виску с многотонными махинами, выскакивает перед самым носом, уворачивается...

Дело было ещё в те благословенные времена, когда движение чадящих бензиновых по-возок ещё не превратилось в кошмарно-сплошное. Однажды Джон Волков бежал по лю-бимой пригородной дороге и столкнулся с авто, слава богу, легковым и отечественным. Встреча случилась в тумане, на обочине. Джон ловко сгруппировался и приземлился на капот. Как водится, обматерили друг дружку и разошлись миром, благо, рёбра и лобовое стекло не пострадали. Через какое-то время встретились снова. Джон шёл домой, а авто-мобилист, обитавший в соседнем доме, курил у подъезда.

- Слышь, - обрадовался водила, - пойдём, обмоем наш стык.

- Не потребляю, - ответствовал верный ученик своего учителя.

- Да, я тоже сильно не квашу. Но сейчас не за рулём, да и ты не на ходу.

- Не хочу.

Вот, как с ними ещё, огорчился автомобилист, ненормальные они какие-то, повёрну-тые, мазофонцы, марахисты.

И был прав: разве у нормального человека могут быть на спидометре сотни тысяч на-беганных километров?!

 Отправлено: 26.04.08 22:45. Заголовок: АНГЕЛ МАРАФОНА -- пятый вираж

АНГЕЛ МАРАФОНА

ПЯТЫЙ ВИРАЖ



Произошло это давно. До Рождества Христова оставалось ещё пять веков. Даже Отец Истории Геродот ещё не родился. И всё же рассказ начать следует с событий ещё более древних, с Олимпиад, первым сведениям о которых уже 30 веков. А, если учесть, что со-общалось о возобновлении игр, то можно считать, что олимпийское движение ещё древ-нее. Из этого срока нужно вычесть, понятно, перерыв, длившийся с 7-го столетия по Р. Х. до 1896 года.

Олимпиады, как известно, придумал Геракл, национальный герой Греции. Между про-чим, произошло это вечером, и именно между прочим, после работы, а ещё точнее, после очередного заданного ему подвига: очищения, при помощи речек, Авгиевых стойл. Впос-ледствие Геракл истребил зачем-то и самого Авгия, со всем его родом, хотя это и не вхо-дило в задание. Герой, вообще, отличался бешенным и безумным нравом, так, например, умертвил немало детей, причём не только чужих, а и своих собственных! Педагога свое-го, по классу лиры, лирой же и укокошил. Но, до знаменитых своих подвигов, в качестве тренировки, взял в жёны Мегеру, дочку Фиванского царя.

Ужасы забываются, а удачные изобретения остаются.

О программе тогдашних олимпийских состязаний известно, что в неё входил один то-лько бег, и победителем в первых играх был сам учредитель, награждённый венком из ди-кой оливы. На какой именно дистанции он обошёл соперников остаётся только гадать, но вряд ли на стайерской, принимая во внимание сложение Геракла.

Бег долгое время был единственным видом и на Пифийских, и на Немейских, на Ис-тийских играх. Жаль, что в тех соревнованиях участвовали исключительно эллины. Ведь и в ближнем зарубежьи имелись тогда сильные бегуны, чего стоил один Давид, победитель Голиафа, автор знаменитых псалмов.

Насколько почётно было стать олимпийским чемпионом, говорит тот факт, что в тече-нии многих веков важнейшие исторические события распределяли по именам олимпий-ских победителей, причем победителей именно в беге.

«Олимпиада» означало, в те времена, не собственно событие, включавшее в себя спор-тивную и культурную программу (религиозные обряды с жертвоприношениями, процес-сии и т д.), а четырёхлетний промежуток между очередными играми.

После короткой доисторической разминки, вернёмся на старт рассказа о том, что про-изошло в 490-м году до Р. Х. В ту эпоху беговая программа Олимпиад состояла из неско-льких дистанций: на одну стадию, на пять и десять.

Итак, весной 490-го года персидская армия высадилась на Марафонской равнине. Вер-ховным руководителем варваров в этом походе был не перс, а изгнанный афинянами, быв-ший тиран Гиппий, жаждавший отмстить и возвратить власть. А одним из избранных афи-нянами стратегов был Мильтиад, у которого были давние счёты с Гиппием.

Уверенные в своей мощи персы собирались обойтись без кровопролития и отправили в Грецию послов, с «предложением»: «отдать землю и воду». Оскорблённые афиняне сбро-сили их со скалы, спартанцы же сбросили в колодец: «Сами берите и землю и воду». Ско-рее всего, в Афинах тоже отвели душу, но в выражениях слишком пространных, чтобы ис-тория их сохранила. Зато сохранилась ирония, с которой афиняне относились к физически крепким, но простоватым спартиатам, последние неважно считали, не умели составлять сложные фразы, отделываясь лаконизмами, подобными такому: «Стены Спарты – её юно-ши, а границы – острия их копий». Отношения между соседними полисами, вообще, были неважными, из-за постоянной борьбы за гегемонию.

Впрочем, на этот раз Афинского гонца Фидиппида в олигархической Спарте обнадё-жили и не отказали в помощи соседям-демократам. Сказали, правда, что, согласно их ре-лигиозным правилам, смогут выступить только после наступления полнолуния.

Безоговорочно и сразу согласились помочь одни соседи платейцы.

Кстати, некоторые полисы, в отличие от Афин и Спарты, сразу признали власть пер-сов.

Гиппий неплохо знал окрестности своего города. Он привёл флот в бухту, называемую Марафонской, по имени одного из селений, находившихся на плато. Только здесь могла эффективно маневрировать знаменитая персидская конница. Пехота персов расположи-лись на открытом берегу, в виду флота. Силы варваров исчислялись 25 тысячами, не счи-тая конницы. Афиняне -10 тысяч, плюс тысяча платейцев - выстроились в одной из боко-вых долин, куда не смогли бы проникнуть всадники. Стратег Каллимах командовал пра-вым крылом, где собрали лучших гоплитов, в центре находился стратег Мильтиад, слева стояли платейцы. Греки ждали выступления врага, но Гиппий не торопился. Он выжидал. Настроения в самих Афинах отнюдь не были единодушными. Что и понятно, ибо там уже тогда была демократия. Существовали партии: землевладельцев и демократическая, пос-ледняя, в свою очередь, имела два крыла, представлявшие интересы крупных торговцев-промышленников и мелкую бедноту. В городе имелись и персиаты, сторонники угодить под персов, в основном это были аристократы.

Если говорить честно, афиняне побаивались варваров. Собирая войско, они – неслы-ханное дело! – решили допустить в него рабов, предварительно даровав им свободу. А в случае победы обещали ещё и гражданские права! Впрочем, в победу верили немногие, - слишком давно таковых не случалось.

Варварская конница представляла собой страшную силу. Мильтиад прекрасно пони-мал, что шансов против неё нет. Но, вот, если Гиппий решит, что справится одной пехо-той, без всадников… А такое вполне могло случиться, ибо до сих пор армия варваров счи-талась непобедимой, да и сгружать лошадей, потом загружать обратно... И потому Миль-тиад (формально один из стратегов, командующих по-очереди, но фактически руководи-тель) тоже ждал сигнала – от своих шпионов во вражьем стане, от ионян: сгружает враг кон-ницу или нет.

Прошло три дня. Гиппию ждать надоело, и он отдал приказ к наступлению. Ионяне си-гнализировали: «Всадников нет». Мильтиад, волевым решением - спартанцы так и не поя-вились, а некоторые стратеги высказывались против боя - не только принял вызов, но и успел опередить неприятеля. Греки, тяжело вооружённые гоплиты, устремились из своего оврага беглым маршем Попробуйте-ка пробежать километр с мечом, двухметровым копь-ём и щитом! Но, слава богам, бег с оружием уже включали в олимпийскую программу. Марш-бросок свёл на нет усилия передовых персидских лучников.

В центре перевес всё же был на стороне персов, и они прорвали слабый центр гречес-кой фаланги. Но дисциплина, сплочённость и организация флангов принесли победу элли-нам. «Сама земля их с ними заодно» - не без оснований считали персы. Агрессор бежал к кораблям, а защитники преследовали его и истребляли беспощадно. Однако, вскоре прер-вали преследование, чтобы похоронить своих убитых. Прошло две с половиной тысячи лет, а мы знаем точное число погибших эллинов: 192, некоторых по именам: Каллимах, Кинегир, брат Эсхила… Персам, благодаря такому благородству, удалось уйти в море. Для них ещё не всё было потеряно. Обойдя мыс Сути, они могли застигнуть Афины врас-плох. Но Мильтиад это предусмотрел и, построив войско, повёл его в Афины. При выходе из долины они столкнулись с армией спартанцев, которые несколько огорчились, узнав, что сражение закончено. Или, может быть, оттого, что выиграно.

Когда персидские корабли появились в Фалерской гавани, защитники успели вернуться домой. Гиппий полавировал на виду у бывших сограждан, поматюгался («Город прокля-тый Афины!»), но выгружать конницу не решился.

Тем и закончилась знаменитая битва при Марафоне, в которой эллины впервые разби-ли варваров и упрочили свою демократию. И добавить к этому, не считая деталей, нечего. Через несколько лет родился Отец Истории, Геродот, от которого мы всё это и узнали. По-тери персов он исчислял в 6400 человек. В пяти стадиях от моря была сооружена могила всех павших афинян. Холм этот, называемый Soro, возвышается до сих пор, недалеко и две меньшие могилы: платейцев и рабов (не сдержали всё же греческие граждане обеща-ния). К северу от Soro развалины мраморной гробницы Мильтиада, умершего вскоре пос-ле битвы.

Не стоит, впрочем, перехваливать эллинов. По свидетельству Гомера, по ходу Троянс-кой войны: «столько мертвецов вне дома бросали только греки». Но это уже другая, древ-нейшая история.

А эта закончена.

Погодите, погодите, а где же легендарный гонец, марафонец?! Где его исторический возглас: «Победа!» Или, для любителей сценических эффектов: «Радуйтесь, афиняне! Мы победили!» Где его же внезапная кончина?! Где всё то, ради чего, собственно говоря, мы и входили в очередной вираж?

Ни у Геродота, ни у других историков, ни у Эсхила, Отца Трагедии, о гонце-герое ни слова. Да, собственно, так ли он был нужен, если войско само вскоре притопало домой? Обычай посылать гонцов был распространён широко, особенно часто посылали с радост-ными вестями. Но, вот, гонцу из трагедии «Персы» пришлось вещать страшное:

Все персы, силой молодой блиставшие,

Отваги безупречной, рода знатного,

Вернейшие из верных слуг властителя

Бесславной смертью пали – на позор себе.

Плутарх, живший 6-ю веками позже Геродота, и не любивший его (из-за критических замечаний о беотийцах, а Плутарх родился в Беотии), имел обыкновение вносить в исто-рические повествования эффектно сочинённые фрагменты. Считал, что его дело не забота о достоверности, но назидания потомству, для увеличения добродетели. Плутарх и пода-рил нам легенду гонца-марафонца, с финишным возгласом и смертью. Хотя что такое рас-стояние от Марафона до Афин, в сравнении с преодолёнными гонцом Фидиппидом до этого более 1400 стадий от Афин до Спарты. И обратно!

Между прочим, существует некоторая путаница в оценке расстояния от Марафона до полиса. Известно, что от Афин до плато 170 стадий. Но одни называют «почти 30 кило-метров», другие «32 с половиной километра». Дело в том, что стадии существовали раз-ные: олимпийский равнялся 192,27 метра, а аттический - 177,6 метра.

Ещё одно между прочим заключается в том, что Фидиппидом (Фидиппидисом) назы-вают легендарного первого марафонца. Хотя ему-то Плутарх имени и не дал.

Но это всё к слову.

А теперь что на самом деле случилось с гонцом, отправленным после битвы.

Видя, что исход сражения ясен, и флот персов направляется к мысу Сути, Мильтиад ре-шил порадовать горожан, и сообщить, что войско спешит домой. Его выбор пал на поджа-рого красивого раба из Абдеры. Впрочем, к тому моменту абдерец считал себя уже сво-бодным человеком. Стратег подозвал юношу и спросил, сможет ли он доставить весть бе-гом. Тот, почти не пострадавший в сражении (в пылу рукопашного боя ему заехали пару раз в челюсть), отвечал с восторгом, ведь гонцы счастливых известий становились нацио-нальными героями. А уж гражданином-то он станет точно, это очень важно, и не только для него самого.

Ещё вероятнее, что юноша вызвался сам, добровольцем.

Итак, гонец, одетый, как все лёгкие воины, в тунику, обутый в сандалии, рванул по ка-менистой дороге. Стояла обычная тридцатиградусная жара. Но поначалу, дорога шла па-раллельно морю и чувствовалась его свежесть. Первые 50 стадий дорога была относите-льно ровной. Затем последовал короткий крутой подъём и пологий приятный спуск. Не-вдалеке паслось стадо овец. Гонец крикнул пастуху:

- Нике! Нике!

Это слово стучало в мозгу. Повторяя в такт: «Нике-нике, нике-нике, нике-нике…», он нёсся, улыбаясь птицам, деревьям и солнцу. Начался подъём, и, чем дальше, тем круче. Пыл пришлось умерить. Дорога повернула на запад и стала удаляться от моря. До города оставалось ещё столько же, сколько он пробежал, а, может быть, и поболе. Ремешок сан-далии натёр до крови. Нестерпимо хотелось пить. Вспомнил, что когда шли из Афин, ос-танавливались у источника. Вот бы теперь напиться или хотя бы смочить тунику. Бегун скинул сандалии и очень скоро раскровянил ногти больших пальцев. Он постоянно обли-зывал губы и умоляюще глядел на солнце, но оно и не думало его щадить. На Зевса на-дейся, а сам не плошай. Дурачина, не сообразил попросить у пастуха платок на голову!

Опытный современный марафонец сбросил бы скорость, но юноша-то был очень древним, к тому же гонцом, вестником победы. Да и питательных пунктов не было. А спа-сла бы пара глотков и ковшик на голову. Но колодец он, видимо, уже проскочил, не заме-тил.

Начался очередной затяжной подъём.

Попытался отвлечься мыслями о своей возлюбленной, дочери одного афинского метэ-ка. Любовь его была взаимна, но девушка не верила в их счастье, жаловалась на нелёгкую долю переселенцев. Метэки не имели политических прав, зато должны были платить вы-сокие налоги и защищать город, в случае вражеского нападения. Впрочем, в этот раз её отца не призвали. Юноша ласкал божественный стан, заключённый, подобно Артемиде, в белый гиматий, играл на флейте восторженные, фригийские лады:

Девы поступь милая, блеском взоров

Озарённый лик мне дороже всяких

Колесниц мидийских и конеборцев,

В бронях блестящих.

А счастье откладывалось до греческих календ. И чем утешить её не знал.

Но теперь-то всё будет замечательно! Он сможет подарить ей настоящее зеркало, ко-торое видел на базаре…

К концу третьего часа бегущий уже мало, что соображал. Ступни сильно кровоточили, хотя он и ходил всегда босиком, но бежать по камням совсем иное.

О пресловутом втором дыхании. Оно случается у неподготовленных бегунов, когда на-ступают резкое ухудшение (и улучшение, если наступает) состояния. Тренированные ис-пытывают лишь волны относительной лёгкости и тяжести.

Развалины храма Деметры (времён первых Олимпийских игр) были метой,* по кото-рой до него дошло, что уже предместья Афин. Вот и бывшее поместье Гиппия. Впрочем, он этого не видел.

Вот, наконец, и ворота. Первыми, кто увидели его были мальчишки. Они окружили го-нца и экскортом довели до площади. Крики «Нике! Нике! Нике!» катились впереди бегу-щих.

На площади было людно.

Бегун шатался и улыбался уже вполне бессмысленно. Его успели подхватить и осторо-жно опустили на землю. На счастье, в толпе оказался эскулапий.

- Не давайте ему садиться, водите под руки, - скомандовал Гераклид, гость с далёкого острова Кос, врач в 15-м поколении, и, между прочим, родной дедушка Гиппократа. Сам Отец Медицины** родился немного после и попробовал бы он нарушить семейную тради-цию…



* мета - знак, указывающий состязающимся в беге поворот на пути

** – знаменитый не только искусством врачевания и клятвой, но и тем, что прожил бо-льше ста лет и любил пытать граждан: «Не бегаешь? Здоров, говоришь? Забегаешь, когда заболеешь».

- Солнечный удар, - объяснял гражданам Гераклид. – И ещё ангел* потерял много



* ангел - посланник, вестник (греч.)

соли. Смочите платок в море и вложите в рот, а ещё лучше солёного огурца ему. Жить бу-дет, ничего-ничего. До свадьбы доживёт, ещё и на играх выступит.

Толпа на площади пела гимн: «Много на свете дивных сил, но сильней человека нет». Пела и молодая женщина, державшая за руку трёхлетнюю Аспазию, будущую знамени-тую возлюбленную Перикла.

Мудрый эскулапий оказался прав, трижды прав.





На следующий год состоялись очередные Панафинейские Игры. При входе на стадий на длинной leucwma, белой вывеске, значилось, что в беге на самую длинную дистанцию, на 10 аттических стадий примет участие и бывший абдерский раб, доставивший радостную

весть из Марафона. За месяц до старта, каждый, желавший принять участие в состязани-ях, должен был доказать судьям, элланодикам, в пурпуровых хитонах, что все месяцы, предшествовавшие Играм, он посвятил progumnasmata, то есть, предварительной подго-товке. Исключения не делались даже для Героев Афин. Участники давали в этом клятву перед статуей Зевса.

Более того, отцы, братья и гимнастические учителя будущих участников должны бы-ли поклясться в том, что они не виновны ни в каком преступлении. У абдерца был лишь один родственник, вернее, свойственник – отец жены, экс-метек, а ныне почётный гражда-нин города-полиса.

Из публики многие болели за Героя Афин, но, к величайшему унынию, тот не оказался ни победителем, ни даже призёром; он пришёл лишь седьмым.

- Слабо тренировался, - судили на трибунах.

- Может, плохо размялся, недостаточно растёрся оливковым маслом, - находились за-щитники.

А сам Герой, стирая с тела оливковое масло, жаловался тестю и друзьям:

- Разве это дистанция? Не успел даже во вкус войти… Давно пора в Марафон бегать!

Последнюю фразу он выкрикнул, дабы услышали важные элланодики.

Хорошо, хоть молодая жена не видела его позора, - женщинам вход на стадий, во вре-мя Игр, категорически запрещён. И не только потому, что спортсмены выступали обна-жёнными… Но это уже совсем другая история.

Время неважно хранит благостные сюжеты, потому и дошла до нас эффектная, но не-достоверная версия Плутарха.

 Отправлено: 26.04.08 22:46. Заголовок: ФИНИШНАЯ -- шестая прямая

Ф И Н И Ш Н А Я

ШЕСТАЯ ПРЯМАЯ







Жизнь – круг.

И возвращаемся на круги своя, прибегаем, приползаем. Устремляясь к финишу, бегун зримо показывает смысл жизни и времени. К завершению забега, к истощению, символи-чески, к смерти. В древности бега и были культовыми: жертвоприношения начинались до старта и завершались после финиша. Смертные принимают жизнь друг у друга словно скороходы, передающие один другому светильник жизни.

Бежать, не бежать – никто тебя не спрашивает, придётся. Так что лучше не ждать жа-ренного петуха и пройти дистанцию на достойной скорости, с приятными друзьями-со-перниками и, по возможности, с приличным результатом. Чемпионом, скорее всего, не станешь, зато рекордсменом обязательно - личный рекорд устанавливает каждый.

Можно пробегать, как цирковые лошади по кругу, можно по ипподрому, не самый пло-хой вариант Круги через Рай.

От единственной соперницы не убежишь. Да и зачсем так уж торопиться к финишу. Точного результата всё равно не узнаем. Поспешишь - людей насмешишь, как столетний участник последнего чемпионата ветеранов по плаванию, который был снят за фальстарт. Лучше брать пример с его ровесника-бегуна. Услышал, как врач говорит: «За здоровье пробежавшего марафон ближайшие полгода можно быть спокойным.» Услышал и стал бегать марафон каждые шесть месяцев.

Удачи всем открывающим свою Бегляндию!


Н А Г Р А Ж Д Е Н И Е



В качестве награды бегло пробежавшему все прямые и виражи - небольшой приз. Более крупный возьмёте сами, если начнёте хотя бы трусить.

Приз от Слав Славыча: секрет «чудесной памяти».

Сначала нужно придумать, сопоставить, числовому ряду от 1 до 99 какие-то образные,

словесные эквиваленты. К примеру:


1 - палка

2 - лебедь

3 - подковы

8 - крокодил

9 - конь

11 - лес

20 - жена

25 - муж

30 - месяц

33 - Христос

45 - победа

61 - ракета

66 - доктор

69 - ванька - встанька

77 - деньги

80 - состязания

90 - дедушка

91 - спокойствие

100 - финиш







Список необходимо заучить наизусть.

Далее, слушая, или рассматривая, ряд заданных вам цифр, вам останется только при-думывать глаголы, или иные смысловые связки между всплывающими в памяти образами. Чем неожиданнее связки, тем лучше запоминается то, что вы себе сочиняете. А впоследст-вие вспоминается и дешифруется снова в длинный ряд чисел и цифр, поражающий ваших слушателей и зрителей.

К примеру, вам задали такой ряд: 6 6 2 5 9 3 0 3 7 7 9 1 2 5 8 0 4 5

В голове происходит разбивка, сопоставление списку, и сочинение истории:

«Доктор (66)! С мужем (25) плохо! Считает себя конём (9). Уже месяц (30) носит под-ковы (3) и ест сено.» «Нужно лечить, но стоить будет очень дорого (77).» «Это меня не волнует (91), с деньгами проблем нет. Муж (25) приходит на скачках (80) всегда первым (45)».